Филипп успел запрыгнуть в трамвай перед самым закрытием дверей.
Мужчина тяжело дышал. Он бежал на остановку от самой 6oльницы, завидев вдалеке медленно ползущий по рельсам желто–оранжевый состав. Рожки трамвая искрили, потому что недавно прошел дождь, и теперь всё вокруг было мокрым, блестящим и испускало пар. Жара, наконец, спала, город остывал, путаясь в клубах дыма и копоти от торчащих из него высоченных труб.
Прочь от этого серого, гнетущего, здания. От забора, кривым частоколом обступившим больницу, от страха и неизвестности!
Как теперь дальше? А что, если?.. Нет! Надо завтра навестить… А что принести? Он даже не спросил, что можно…
Именно эта жара перечеркнула жизнь Филиппа Егоровича Ставицкого, разорвала ее на мелкие куски, растоптала и вдавила в асфальт, заставив как будто проснуться, удивленно озираясь вокруг…
Жена Фили, Машенька, женщина статная, строгая, даже скорее властная, человек с большими связями и авторитетом, тяжело переносила летнюю духоту. Раньше она с мужем уезжала на все лето к морю, сама подбирала там дачу, улаживала вопросы с готовкой и уборкой, паковала их с Филей многочисленный багаж и, сев в такси, брала мужа за руку. Тот, словно доверчивый ягненок, тихо сидел рядом, склонив голову, смотрел куда-то в пол, а мысли его витали далеко–далеко, там не было этих суетных, мелких забот, чаяний и бытовых проблем, а только вдохновение, легкая дрожь в руках и пятна масляной краски на свободно расстёгнутой до груди белой рубахе…
Филипп был художником, талантливым, что называется, от Бога. Реалистичные, яркие, выполненные преимущественно в мазковой технике пейзажи, вкусные, пользующиеся большой популярностью у покупателей натюрморты, городские виды — всё было прекрасно. Но больше всего ему удавались портреты. Люди, как будто живые, настоящие, только застывшие на миг, смотрели с холстов, улыбаясь или печалясь, хмурясь или заливаясь беззаботным смехом. Кажется, вот-вот моргнет человек, смотрящий на тебя с картины, протянет руку или скажет что-то…
Но свой талант нужно еще уметь преподнести, доказать, что ты достоин выставляться в лучших галереях города. Филипп долго оставался непризнанным, кочевал с сумкой–тележкой по стихийным уличным выставкам, быстро расставлял свои полотна, потом, закутавшись в длинный, бутылочного цвета шарф, стоял, как будто забыв о своих работах, рассматривал прохожих, пил горячий чай из термоса, потом вскидывал руку с огромным стеклянным циферблатом, глаза его на миг расширялись, а руки начинали судорожно паковать всё обратно.
Как же! Ведь он мог опоздать! Скоро, может, через час, а может и чуть пораньше, к нему должны прийти… Должна прийти… Муза, Мадонна, богиня…
Она придет, тихо постучится или, наоборот, смело нажмет кнопку звонка и, маленькая квартирка огласится звонкой, надрывной трелью. Она зайдет и, не снимая ботинок, кинется на шею своему маэстро, начнет целовать его, а потом потребует чашку свежего кофе и коричного печенья… Или, скинув обувь, увлечет его вглубь комнаты, начнет суетливо прибираться, расставлять всё на свои места, подметет и приготовит обед… «Она» всегда была разной, потому что Филипп менял своих муз, не желая надолго задерживаться на одной.
Новая связь зарождалась внезапно, вспышкой ослепив взбудораженный образами разум, Филипп мог подойти и познакомиться с понравившейся девушкой на улице, мог сесть рядом с ней в кафе или, сломя голову, бежать через половину города, чтобы догнать автобус, в котором она едет… А потом, узнав героиню своего нового произведения поближе, очаровав и приручив ее, написать очередной портрет… Женский портрет, который потом будет вызывать восхищение у благодарной публики…
Филипп, что касаемо любовных утех, не был страстным человеком. Нет, он, конечно, был мужчиной, и ничего человеческое ему было не чуждо, но самая большая толика духовных, да и физических, сил уходила все же на картины.
— Вот так! — вдруг останавливал свою избранницу Филя, отбегая от нее на несколько шагов. — Замри так, я быстро!
— Но!..
— Нет–нет! Всего секунда! Ты божественна, это нельзя пропустить!
И мелькал карандаш или тонкая кисть со жженой умброй, падал набросок на холст, горели глаза талантливого художника… Чтобы дописать картину, натура была мужчине уже и не нужна, срабатывала фотографическая память, услужливо вытаскивающая нужный эпизод из хаоса впечатлений…
Тогда натуре давали от ворот поворот. Филипп избегал звонков уже бывшей своей грации, не открывал дверь, если она билась в нее своими кулачками, менял маршрут передвижений по городу.
Всё, портрет есть, чувства пережиты, муза повержена…
… Мария в тот день сидела в офисе, на своем рабочем месте, за стеклянной дверью кабинета и просматривала рекламные проспекты арт–галерей. Директор, Кристина Яновна, просила подготовить весенний марафон выставок, но выбрать действительно достойных участников было сложно. Кристина была очень строга в выборе кандидатов, поэтому на совещание к ней нужно было идти абсолютно подготовленной.
— Ну? Что у нас получилось? — Кристина Яновна кивнула на кресло напротив себя. — Садитесь, Маша, рассказывайте.
— Я подобрала несколько вариантов. Две пейзажные выставки, одна — это сплошь городской колорит, одна – сюжеты охоты, это, пожалуй, достаточно редкий вариант… Вот, посмотрите!
И Мария протянула рекламные картинки директрисе.
— Это не годится! Это полная ерунда, это, пожалуй, можно оставить, но в качестве добавки. Нам нужно «основное блюдо», Маша, а его нет! Эти арбузы и бутылки красного вперемешку с виноградом и бокалами порядком надоели. Найди еще что-нибудь!
— Но я просмотрела всех авторов! Больше ничего нет!
— Ищи. Юбилей галереи должен быть ознаменован вспышкой таланта. Я плачу тебе за это деньги, ты работаешь. Понятно?
Кристина внимательно посмотрела Машу. Та кивнула и, собрав все буклеты со стола, ушла…
Коллеги сочувственно вздохнули.
— Последнее время она такая капризная! — обсуждали директора девочки в столовой. — Пойди, найди… А где они, самородки–то? Открытий уже давно никто не делает, тем более в живописи!..
Но Маша нашла.
… Она застряла в пробке, а он стоял со своими картинами прямо на тротуаре, прислонив холсты к железной загородке, тянущейся вдоль дороги. А на холстах — сплошь женщины. Целый калейдоскоп ярких, живых лиц, четких силуэтов тел на бледном, спокойном фоне.
Маша свернула в сторону, припарковалась и вышла из машины.
— Вы автор этих картин или посредник? — поинтересовалась она у Филиппа.
Тот, как будто проснувшись, удивленно взглянул сначала на стоящую перед ним Машу, потом на свои работы.
— Вы написали это? — спросила Маша уже погромче, решив, что мужчина глуховат.
— Я. Вы интересуетесь живописью?
— Да. Более того, я хочу предложить вам выставить свою коллекцию в нашей галерее. «Арт–коллаж». Слышали?
Филипп неопределенно кивнул.
— Так вот, мы ищем молодых, талантливых авторов, я бы хотела показать ваши работы директору. Если она одобрит, то сделаем вам отдельную выставку. Согласны? Я могу сфотографировать картины?
Филипп смотрел на нее, а сам прислушивался к своим чувствам. Перед ним красивая, умная женщина. Она стройно говорит и столь же очаровательно двигается. Ее лицо не из простых для художника, но попробовать можно… Вот только одна деталь! Филиппу совершенно не хотелось стать Машиным воздыхателем.
— Так что вы скажете? — не отставала Маша.
— Ах, ну… Я согласен. Но…
— Никаких «но», завтра же привезем вас с холстами в зал. Расставите, посмотрите, потом пригласим директора. Наша галерея хорошо платит начинающим талантам. Имейте в виду!..
… И вот уже с громким успехом прошла первая выставка, потом вторая. Маша и не заметила, как стала личным агентом Филиппа.
О галерее и Кристине она уж и забыла, начав свой собственный путь. Мария с тонким расчётом планировала все выставки своего клиента, лично проверяла готовность зала, ругалась с оформителями, заставляя переделать всё под вкус Филиппа.
Поскольку Филя редко брал трубку, если даже был дома и праздно валялся на диване, Маша часто приезжала к нему в мастерскую, что располагалась на чердаке четырехэтажки, в которой обретался сам художник.
Она открывала дверь своими ключами, потому что Филя ни за что не выходил из своей комнаты, если считал, что его беспокоят понапрасну, проходила в маленькую гостиную, раскрывала окна, проветривая квартиру, поливала цветы и кормила худую, грустную кошку, что ластилась к любой женщине, зашедшей в это жилище. Потом шла на кухню – готовить обед.
Эта трансформация из личного агента в неотъемлемую часть Филиного бытия произошла как–то сама собой.
Маша терпеливо ждала, пока очередная влюбленность маэстро не перерастет в новую картину, здоровалась с пассиями художника, если случайно пересекалась с ними в ванной или коридоре.
— Маша! Это вы, Маша?! — как всегда, немного удивленно выглядывал из своей комнаты Филипп. — Не могли бы вы заказать нам ужин? Я занят, нужно поработать над чертами лица, что–то не выходит у меня… Закажите-ка нам с Ритой (или Олей, или Дашей, или Ириной) что-нибудь поесть…
И женщина поднимала трубку, набирала номер лучшего ресторана города и на свой вкус подбирала еду. Она точно знала, что любит Филя, а до его очередной дамы ей не было никакого дела.
— Вы чудо, Машенька! — всё повторял и повторял мужчина, набросившись на угощение, а какая-нибудь Риточка сидела чуть в стороне, слегка поджав губки.
— Скоро тебя тут не будет! — шептала она спокойной, отрешенной Маше, которая мыла на кухне посуду. — Вьешься вокруг него, а он будет моим!
— Посмотрим, милочка! Время покажет! — усмехалась Мария. Она-то знала, что картина почти дописана, увлечение изучено вдоль и поперек, интерес скоро угаснет, и Рита выйдет в слезах из квартиры Филиппа Егоровича Ставицкого, услышав тихие, спокойные слова маэстро, что всё кончено. И правда! Картина закончена, подсыхает, стоя на мольберте, а значит, закончена эта часть жизни самого художника.
Сколько было в его коллекции женских портретов, столько раз женщина проклинала его, уходя навсегда…
Такова художественная натура, что тут поделаешь…
Маша Филиппа не бросала, а потом, раскрутив его коллекцию, отправив ее в Париж и выставив там в лучших арт–студиях, женщина решила, что пора изменить свой статус.
— Ты понимаешь, Филипп, чтобы нам было легче, чтобы мне не приходилось каждый день ездить к тебе, давай распишемся. Это будет формальностью, но она откроет мне и тебе двери в хорошее будущее!..
Филипп и сам не заметил, как оказался в ЗАГСе, как поставил свою подпись под документами. Гостей не было, никто не кричал «горько», считая потом время поцелуя. Сделка прошла тихо и кулуарно.
И вот уже Маша, в домашнем халате и бигудях на головке, приносит своему творцу кофе в постель, он благодарно улыбается.
Сразу после росписи молодожены переехали в огромную квартиру–студию с панорамными окнами и светлым, под беленый дуб, ламинатом.
Мария сама выбрала интерьер, заказала обои, расставила небольшие статуэтки на полках.
— Нравится? — спокойно спросила она супруга, когда тот в первый раз приехал взглянуть на новую квартиру. — Смотри, сколько света и простора! Теперь ты можешь творить без помех.
И Филя творил. Вот только других женщина в новом жилище Маша не потерпела.
— Я не могу запретить тебе встречаться с кем–то, — как-то сказала она. — Ты меня не любишь, женились мы только по расчёту, я понимаю. Но требую святости этого дома. Гуляй, сиди на лавочках в скверах, води в рестораны, но сюда пусть не приходят! Ты всё равно большую часть пишешь по памяти, так что на работу такое мое требование не повлияет. А мне будет приятно…
Филипп вздохнул, встал у окна и стал наблюдать за отражением жены в оконном стекле.
— Странно! Каждую женщину мне хочется написать… Сию же минуту, а то разорвется что–то в сердце, разлетится осколками по воздуху… А Маша другая. Писать ее никогда не приходило в голову, хотя многие художники делали портреты своих жен… Почему? — мужчина нахмурился. — Я просто не люблю ее. Уважаю, ценю ее заботу, она партнер, коллега, спутник, но никак не предмет любви. Крутится вокруг, с ней удобно и надежно. Она сама талантлива и умна, начитана и интересна как собеседник. Но не более. Нет пламени от ее взгляда…
— Так что ты скажешь? Можешь ты пообещать не водить сюда своих приятельниц?
Филипп, пожав плечами, согласился…
… — Зачем ты сделала это? — недоумевала Машина подруга, Варя, когда узнала о свадьбе. — Сама говорила, что у него женщин пруд пруди, что они нужны ему, чтобы творить, он без них погибнет. И ты готова терпеть измены? Мань, ты вообще понимаешь, что натворила? Или он теперь будет писать только тебя, как истинный супруг–живописец?
— Нет. Я не позволяю писать с меня портреты.
— Отчего же?
— Как только он заканчивает работу, объект, на ней изображенный, перестает для него существовать. Он просто не замечает его более. Эти девочки… Ну, те, которых он приводил в дом, они так плакали, умоляли его не расставаться с ними… Но он как будто и не замечал их горя. Холст сохнет, кисти отмыты и завернуты в ветошь, тюбики закрыты. И на этом всё…
— Он просто использует женщин! — вскричала Варвара. — Как материал для своей мазни! И ты станешь жить с таким?
Маша, устало проведя руками по лбу, помассировала виски и ответила:
— Мне уже сорок, Варя. Ничего другого в моей жизни уже не будет. А на Филиппа я потратила слишком много сил, раскручивая его как художника, поэтому теперь имею право на вознаграждение. Я билась за отправку его картин первым же самолетом, когда нам предложили выставляться за границей; я уволилась с работы, став его личным секретарем, я имею полное право стать его женой и пользоваться всеми привилегиями. Считай это браком по расчету. Но тут в выгоде оба, так что не о чем волноваться!
— Да как же так! Он будет ходить к другим женщинам, а ты закрывать на это глаза?
Маша тогда ничего не ответила.
А потом стояла и стояла у окна, ожидая, когда покажется на тротуаре во дворе фигура супруга, когда он откроет дверь и, бросив свой шарф на вешалку, заглянет на кухню, поинтересовавшись, что сегодня на ужин…
Она не станет спрашивать, где он был, с кем. Об этом расскажет очередной портрет, который выставят напоказ тысячам зевак. Филипп напишет его за несколько дней, спеша избавиться от охвативших его чувств. И эта молниеносность сделает работу еще более яркой…
Однажды Филипп получил большой заказ. Нужно было сделать триптих из городских пейзажей, непременно утренний, в лучах восходящего солнца. Художник пообещал сделать все так, так договорились.
Он часами стоял на выбранном месте и делал наброски, потом перечеркивал всё, писал снова… Маша тогда была в отъезде, договаривалась о летней выставке в Копенгагене. А когда вернулась, нашла своего мужа совершенно разбитым и простуженным.
— Маша, как хорошо, что ты вернулась! Я совсем измучился. Жар никак не спадает, меня лихорадит, в голове сумбур, а надо работать!..
Она, отставив чемодан в сторону, поспешила на кухню, долго шуршала там какими–то пакетиками, а потом принесла заваренный в большой чашке напиток.
— Что это?
—Травяной сбор по рецепту моей семьи. Не бойся! Выпей, потом надо уснуть, а когда проснешься, станет намного легче!
— Но он отвратителен! — скривился Филипп, капризно отвернувшись. — Я не стану это пить! Ох, как же болит голова!.. Кошмар!..
Мария только пожала плечами и вышла из комнаты.
Ночью Филиппу стало хуже. Он метался в бреду и порывался встать. Но жена не пускала.
— Отпустите! Да пустите же меня! — стонал мужчина. — Маша! Вы? Уйдите!
— Не могу. Я ваша жена.
— А я не хочу! Я не понимаю тебя. Ты другая! Те, что на холстах, просты и доступны. Их я узнал и больше не хочу. А ты… Кто такая? Зачем здесь? Хочешь моей славы? Денег хочешь? Я же не люблю тебя, терплю, потому что ты многое умеешь делать, но не люблю! Отпусти, не трогай! Нет! Не уходи, – тут он хватал жену за руку. — Посиди еще. С тобой хорошо, тихо. Ты другая… Я хочу написать тебя… Вот такой, уставшей, с выбившейся из пучка прядью, в этой рубашке и джинсах. Можно?
— Нет, – отвечала она. — Ты пишешь только тех, кого хочешь забыть. А я не позволю тебе этого!
Он пытался возразить.
Тогда она поцеловала его в первый раз… Не так, как в ЗАГСе или под прицелом фотокамер. А по-настоящему, горячо и отчаянно.
Филипп, растерянно глядя на жену, хотел что-то сказать, но она не позволила, велев хранить молчание…
Потихоньку Филипп стал приходить в себя, выздоравливать, но врачи находили его легкие слишком слабыми. Тогда Маша стала возить мужа на море. Он не умел плавать, не желал учиться, придумывал всё новые доводы против поездки, но Маша только повторяла, что море нужно ей самой, что она устала от городской духоты и хочет в отпуск.
Тогда укладывались чемоданы, заворачивались в крафтовую бумагу и пленку холсты, кисти, тюбики с красками и масленки, нырял в багажник такси этюдник, и Ставицкие ехали на море.
В самолете Филипп не отпускал руку жены. Она боялась летать, он знал, и молча защищал ее от этого страха…
Приехав на место, Маша обязательно брала напрокат машину и, собрав всё для пикника, на следующий день увозила Филиппа на природу. Там он писал морские пейзажи, скалы или экзотические деревья, купающихся иностранок, корабли, чайками сидящие на волнах, белое от жара солнце, черные тени, тянущиеся от играющих в мяч подростков…
Марии в эти минуты было скучно, хотелось уйти в горы, забраться на самый высокий хребет и прыгнуть, доверив тело птицеподобному дельтаплану. Но как оставить Филиппа? Он не приспособлен к самостоятельной жизни в чужой стране. Он даже не смог выучить английский, хотя Маша нанимала для него репетитора.
Мужчине это просто было не нужно. Рядом есть жена, она решит любой вопрос за пять минут…
… Кареглазая мулатка, прогуливающаяся по берегу, остановилась за спиной у работающего художника. Тот обернулся, потом еще раз.
— Вам нравится? — спросил мужчина незнакомку.
Та кивнула, потом подошла ближе и, взяв из рук Филиппа кисть, подправила его рисунок…
Мария молча наблюдала за ними, сидя чуть в стороне, в тени большого зонта.
Внутри кольнуло. Маша вздохнула, чтобы успокоиться, потом медленно встала и подошла к супругу.
— Добрый вечер, – кивнула она женщине. — Да, мой муж талантливый художник. Его работы вы можете потом найти в нашей галерее. А сейчас, извините, вы не оставите его? Филипп привык работать в одиночестве.
Мулатка сверкнула глазами, оценивая расклад сил, потом пожала плечами и ушла.
— Извините, он не говорил, что женат, – бросила она через плечо.
Филипп с сожалением провожал красотку глазами, потом кинул кисти, лихорадочно собрался и буркнул, что идет ужинать.
— Хорошо. Я тоже проголодалась! — улыбнулась Маша…
Ту женщину с пляжа он видел еще несколько раз, хотел подойти, но Маша всегда оказывалась рядом.
— Не мешай! Ты мне никто, слышишь! Хватит пасти меня, как своего барана, хватит! Ты только на бумаге жена, а по-настоящему всего лишь бизнес-партнер. Ты имеешь с меня деньги, так не мешай их получать! Если я захочу, то всё равно буду с той, кого выберу сам. Ночь, две, три – я сам буду решать!
Мария встала из–за столика и ушла в номер. Она знала, что Филипп смотрит ей вслед, старалась идти с высоко поднятой головой…
… К двум часам ночи его все еще не было в кровати.
— Ты мстишь мне! — грустно подумала Маша. — Как ребенок, делаешь нарочно, лишь бы насолить! Значит, я небезразлична тебе…
Он пропадал два дня, потом пришел, как нашкодивший кот, заглядывал в глаза, пытался угодить Марии, ходил за ней по пятам, а потом, виновато отвернувшись, показал набросок портрета – женщина с карими, миндалевидными глазами сидит в лодке и смотрит на зрителя.
— Давай оставим эту картину здесь? – вдруг сказала Маша, когда пришло время уезжать.
–— Почему? Отлично получилось! Купим раму, выставим на торги. С руками оторвут!
— Нет, я не повезу ее к нам в дом! — отрезала Маша.
Филипп чертыхнулся, бросил собирать вещи и ушел.
— Нет, девочка! Ты всё же останешься здесь, — прошептала Маша, дав волю своей ревности. — Он мой муж, руки прочь!..
Прошло столько лет с тех пор, а Маша все помнит миндалевидные глаза, что смотрели на нее так насмешливо и высокомерно.
— Он никогда не писал с тебя портретов! — казалось, шептали они. — А, знаешь, почему? Да потому что ты для него пустое место, хотя вы много лет вместе. А я появилась на минуту, и вот уже готова картина! Как думаешь, кого из нас следовало бы прогнать?..
Но Мария только крепко сжимала руки и качала головой. Мало ли, что говорят про нее и Филиппа другие, главное, что он никогда не выставлял ее за дверь. Изменял ли? Возможно. Но старался сделать так, чтобы Маша не знала.
… Маша стала чаще ходить в парикмахерскую, чтобы закрасить корни седеющих волос, Филипп вдруг заметил, что не видит вдали, что руки быстро устают, мешая четкому исполнению работы, что не чувствует он больше прилив творческой энергии, если мимо проходит красивая женщина.
— Мы оба устали, давай улетим к морю! — в который раз просил мужчина, сидя вечером на диване и листая журнал. — Тебе нужно побыть на солнце, я тоже развеюсь.
— Да, конечно! Только доделаем выставку и обязательно поедем!
… Не успели. Сердечный приступ. Маша, как стояла на кухне с яблоком в руках, так и скрючилась вся, пытаясь вздохнуть.
Филипп Егорович бестолково кружил рядом, предлагая воды, потом ринулся к телефону, вызвать врачей.
Приехала Скорая. Мужчина и не знал, что делать дальше. Прыгать за Машей в машину? Или проститься здесь, возможно, навсегда? Ему сказали, что в больницу не пустят, так зачем ехать?
Все же решил сопровождать.
— Так бывает, жара уж очень сильная! — как будто сам себе говорил фельдшер. — На дачу бы уехали! Есть у вас дача?
Филипп отрицательно покачал головой. Маша давно просила загородный домик, выбирала, но покупку откладывала…
…Он пришел навестить жену через два дня, когда разрешили подняться в ее палату.
Нескладный, словно нахохленный воробей, взъерошивший свой чуб, он сел на край кровати и вздохнул.
Маша, бледная, тонкая, как будто вышли из нее все силы, лежала и смотрела на мужа.
— Я вот тут… Апельсины здесь… Принес тебе… Еще книжку почитать и кроссворды.
Маша никогда не покупала кроссвордов, но промолчала, только благодарно кивнув.
— Маш, ты бы выздоравливала поскорее, а?! Там какие–то люди всё звонят, о вставке спрашивают. Я просто кладу трубку. Невозможно всё это! — тут он наклонился, пожалуй, впервые в жизни провел рукой по ее щеке, по волосам, разметавшимся на подушке, грустно улыбнулся и тихо спросил:
— Можно, я все же нарисую тебя? Мне очень хочется…
— Думаешь, пора прощаться? — прошептала она. — Как со всеми теми девицами, с которыми ты расставался, как только портрет был готов? Списываешь меня в отходы?
— Замолчи, Маша. Я потерял слишком много времени, упиваясь случайными встречами, потому что это было просто, легко, ненавязчиво. А тебя я чуть не упустил… Глупо как–то всё вышло… Столько портретов, а твоего нет…
Филипп наклонился и поцеловал жену. Соседки по палате отвернулись, прислушиваясь к его шепоту.
— Не пиши пока, я вот вернусь, поедем к морю, там и нарисуешь! — отчего–то испугалась Маша. — Не пиши, пока меня не выпустят отсюда!
— Хорошо, я подожду.
Тут в палату зашла медсестра, напоминая, что время посещений закончилось. Филипп засуетился, вскочил, растерянно глядя на жену.
— Иди, иди. До завтра! — кивнула Мария.
Мужчина еще раз обернулся и ушел…
Трамвай быстро довез его до знакомой остановки. Художник вышел из салона. Опять накрапывал дождь, вдалеке громыхало.
Филипп бессмысленно ходил по квартире, переставлял какие–то вещи. Потом ему опять позвонили по поводу выставки. Пришлось искать на Машином столе нужные бумаги, отвечать на пустые вопросы. Из стопки документов выпал набросок. Оказывается, Маша тоже неплохо рисовала, не идеально, но вполне недурно. На обыкновенном листе в клеточку были изображены двое – мужчина и женщина. Они сидели обнявшись, за ними – безбрежное море…
Филипп, забыв, что у него в руках телефон, закашлялся, потом, опомнившись, буркнул в трубку:
— Да подождите вы со своей выставкой! Может быть, я всё отменю! У меня жена болеет, а вы…
— А у вас есть жена? Вы недавно стали супругами? Может быть, мы пришлем к вам репортера, чтобы написать о вас в журнале?
Но Филипп уже не слушал. Он расставлял на полу ножки мольберта, выдавливал из тюбиков густую, отливающую масляными радужными разводами, краску, прилаживал масленку.
— Да, у меня есть жена! Давно есть, а я это только сейчас понял… – прошептал он…
Свет в квартире Ставицких не гас всю ночь. Филипп писал…
… Машу отпустили домой только через две недели.
Когда она вошла в прихожую, поддерживаемая мужем, то сразу заметила новую картину на стене.
Мужчина и женщина сидели, обнявшись, на берегу моря.
— Я никогда не писал тебя и, кстати, себя тоже. А надо бы, Маша! Все же не чужие люди, а…
И заглянул ей в глаза.
Маша улыбалась. На картине была изображена ее жизнь, та, о которой мечталось. Но, чтобы мечты сбылись, нужна помощь. На холсте рядом с героиней был мужчина. Они стали одним целым, поэтому художник изобразил их вдвоем.
– Пусть так и будет в жизни! Поздновато, конечно, но пусть так оно и случится! — подумала Маша, а вслух сказала:
— Поставь, пожалуйста, чайник. Так соскучилась по домашнему чаю, аж зубы сводит…
И Филипп побежал на кухню. Пока грелась вода, он то и дело заглядывал в комнату, будто бы проверяя, действительно ли Маша уже дома, или это всего лишь сон. Тогда нужно запретить себе просыпаться…
Источник: interesnoje.ru
