— Привет, Катерина! — Степан ввалился в избу, бросил на вогнанный в стену крючок кепку, расстегнул рубашку и, вытерев ею потное лицо, бросил одежку на лавку. — Катерина, что не встречаешь! Муж твой пришел!
В сенях было прохладно, пахло соломой, старым овчинным тулупом отца, огурцовым рассолом и чем–то чужим.
Мужчина недовольно цокнул губами, разглядывая женские туфли, стоящие в уголке.
— Катя! Кто у нас? — громко спросил он и замер, переступив одной ногой порог горницы.
За столом, напротив Степиной жены, Катюши, сидела загорелая, тоненькая, черноволосая девушка. Она, чуть топоча по полу босыми ногами, как девчонка, отхлебывала из блюдца дымящий малиновым духом чай.
— Варвара! — грозно рыкнул Степан и топнул ногой. — Варвара, ты что тут делаешь? Я же ясно сказал, дорогу сюда забудь, думать забудь о нас! А ну уходи!
— Степа! — Катя испуганно вскочила и смяла в руках косынку, что красочным, желто–белым пятнышком лежала на столе. — Степа, не надо. Варюша посидит и уйдет. Ну, ты зря так!
— Ой, да и ухожу. Дел–то много! Некогда рассиживаться! — девушка, видя замешательство хозяйки, спокойно встала, поблагодарила за угощение, быстро поцеловала Катю в обе щеки и прошла в сени, красиво ступая по полу своими точеными ножками.
Степан угрюмо смотрел, как Варвара спустилась со ступенек, как провела рукой по шерстке греющегося на перилах кота, обернулась, еще раз махнула рукой Кате и быстро зашагала по улице.
Варя знала, что из каждого дома, из каждого огорода следят сейчас за ней чьи–то глаза. Кто–то с любопытством, кто–то с ненавистью, пустой, необъяснимой для них самих, но лютой, до самой души, кто–то с усмешкой – все глядели, как девушка легко перескочила через канавку, как, неся в руках мягкие, кожаные туфельки, идет она по горячей тропинке в лес, где, закрытый лохматыми и колючими елями, стоит ее дом, дом ведьмы и травницы, изгнанной из деревни еще несколько лет назад…
Катерина, старшая сестра Варюши, давно отреклась от своей матери, Агафьи, от ее бормотаний и пришептываний над кипящим котелком, в котором, дымясь и булькая, томились веточки и соцветия собранных трав.
Агафья с двумя своими дочками появилась в деревне как–то осенью, выпросила себе дом на отшибе и стала там жить, прячась от людей и улетая куда–то по ночам черным вороном. Деревенские Агафью не чурались, но и к себе близко не подпускали, лишь только если надо было врачевание ее получить… Людей пугали необычные наряды женщины и ее дочерей, книги, что стопками покоились на полу в Агафьиной избе, незнакомые запахи и гроздья сушеных плодов, развешенных по стенам…
Агафья умерла десять лет назад, оставив дочерям сруб на окраине деревни да недобрую свою славу колдуньи и чернокнижницы.
Покойницу хоронили тайно, за забором кладбища, как изгоя И не сказал отец Виктор погребальных слов, не перекрестил могилку, вымаливая у Бога прощение грехов усопшей. Нет, Агафья ушла, провожаемая лишь Варварой да Катериной. Девушки, кутаясь в платки, стояли на краю могилы и молча смотрели, как падает на крышку черная, жирная земля.
— Ну и дело с концом! — воткнув лопату в холмик, пробормотал Степан, что помогал с похоронами. — И полно тебе, Катерина, в лесу–то жить, с материнскими колдовскими книжками да сушеными травками, перебирайся в деревню, замуж тебя возьму, жить будем, как нормальные люди.
Катя смущенно глянула на сестру, та лишь усмехнулась.
— А что же ты, Степа, забыл, как мамка твоя года три назад к нашей матери прибегала, для твой спины настой брала! Чай, не зазря матушка наша варево свое варила да пальчиком в книги свои колдовские тыкала, а?
— Замолкни, Варька! Не пил я той гадости, вылил всё, плеснул за околицу. Ты, Варвара, мне жену не порть, сама живи, как знаешь, а мы, — тут он притянул к себе покрасневшую Катю, — нормально существовать хотим.
— Не надо сейчас об этом, Степа! Ну, зачем ты над могилой!.. — Катерина вырвалась и, всхлипнув, убежала в лес.
А Варвара, смело и свысока глядя на Степана, сунула ему в руку монетки.
— На вот, я знаю, могильщикам принято платить. Мама откладывала себе на похороны. Держи!
— Оставь себе! Не надо мне твоих денег. От Сатаны они.
Степан бросил монеты на землю, обтер руки о штаны и, схватив лопату, пошел вверх по пригорку, туда, где горели под лучами заходящего солнца купола деревенской церкви, и отец Виктор, крестясь и шепча молитвы, задергивал шторки в своём домике…
Только сейчас, когда рядом никого не было, только стрижи носились, расчеркивая небо своими тонкоперыми крыльями, Варя опустилась на колени, наклонилась низко–низко, так, чтобы мама, уснувшая навек под теплой, плодородной землей, услышала ее шепот.
— Я люблю тебя, мама! Я люблю тебя… Ты прости Катю, она просто боится…
Катя и правда, боялась. Боялась, что будут говорить про нее в деревне, что угодно будут говорить – и плохое, и хорошее. Пусть лучше вообще замолчат. А для этого нужно стать такой, как все, как женщины, что стоят в очереди у магазина, как доярки и птичницы, что, щелкая семечки, хохочут, прыгая на повозку и расправляя свои выцветшие юбки… Словом, такой, чтобы никто не вспомнил даже, что Катя – дочь ворожеи и ведьмы Агафьи, что, как верит полдеревни, прокляла однажды председателя, шепнув что–то ему вдогонку, и начался потом падеж скота. Потеряли больше половины коров тогда, а Агафья только пожимала плечами, мол, на всё воля Божья…
Некоторые до того случая ходили к женщине за снадобьями, заварами и советами, приглашали к больным – приложить руки и прогнать заговорами болезнь проклятую. А как понесла деревня урон, так поползли слухи, стали плевать люди Агафье в лицо и дочерей её привечать перестали. Стоят ли они в магазине, так прямо перед ними заканчивается хлеб и масло, идут ли к колодцу, шушукаются о них женщины, что только не гонят коромыслами…
А уж как младшая дочь, Варюшенька, родила сына, без мужа, без свадьбы и церковного благословения, так и она стала в глазах деревенских презираемой преступницей.
— Ясно дело, нагуляла! А откуда ж он взялся, если не от ее пустой красоты да разврата?! Что мать – двух дочерей без отца растила, что теперь сами девчонки – одна другой плоше!..
Катя только втягивала голову в плечи и, развернувшись, громыхала пустыми ведрами, уходила домой, садилась в сарае на стог сена и закрывала глаза, тоскливо вздыхая.
Степан давно прилаживался к Кате, караулил ее по дороге домой, останавливал, якобы для деловой беседы, а сам так и пожирал глазами.
— Уходи от матери, Катька, уходи, заживем, избу тебе построю, лучше всех будешь жить! Только со своими больше не знайся! О вас в деревне такое говорят, особо конечно про Варьку… Гулящая она, а на тебя тень бросает!
— Замолчи! — отталкивала его руки Катерина, — Варя хорошая, не смей на сестру мою поклепы возводить!
— Уж и поклепы! — смеялся в голос Степан. — От Святого Духа, чай, родила она? Или травками мать ее чрево населила? Одумайся, Катя, никто тебя не возьмет замуж, а я возьму!..
Как прошло сорок дней с Агафьиной смерти, объявил Степан, что жениться будет. Свадьбу с Катериной сыграли, в дом он ее привел, хозяйкой назвал, только условие поставил:
— Чтобы Варвары твоей и духу тут не было. Ни ее, ни сына ейного.
— Но как же? Чем она тебе так поперек–то?! Она сестра моя, мы всегда вместе были!
— А теперь врозь. Нечего мою репутацию портить, меня скоро председателем сделают, ты при мне, а Варька пусть стороной дом наш обходит.
Катя повозмущалась, а потом смирилась. Зато теперь с ней здоровались люди, кивали и улыбались на улице, она смело шла к другим женщинам, потому что знала, о ней никто ничего плохого больше не скажет. Как послушная жена, Катя держала хозяйство, муж всегда сыт и избалован, изба выметена, на окошках душистая герань, в огороде полный порядок. Степан устроил ее на работу, обещал учиться отправить, да только всё никак не мог решиться расстаться со своей молодой женой…
Варе здесь места не было. Она, как все, работала в поле, как все, косила и взметала сено, распуская его тонкими сухими колосками, как все, прятала мозоли под рукавицами, но была чужой.
Её сын, Костя, хилый, болезненный мальчик, всегда был при ней, а если кто начинал возмущаться, то зыркала Варя на обидчика, угрожая опять наслать страшное проклятие на большое деревенское хозяйство.
Вот и теперь Варька притащила его в гости к сестре, а та, нюня, принимает, угощает, держит мальчонку на коленях и гладит его по голове…
А как пришел Степан, Костя соскочил с теткиных коленей, кинулся к матери и спрятался лицом в её руках, а потом выбежал во двор. Степана мальчик боялся…
… Катя грустно крутила кончик косы, глядя, как Варя с мальчиком уходят от нее. Она всё ждала, что Варька обернется, но та гордо ступала босыми ногами по тропе и о чем–то беседовала с Костиком.
— Пусти! — вдруг кинулась Катерина к выходу, — пусти, я им гостинцы забыла отдать!
— А ну стой! — схватил ее за плечи Степан и развернул к себе лицом. — Я тебе велел не знаться с родней? Я тебя просил? Просил. Ты моя жена, должна слушаться.
— Но, Степа!.. — Катя безвольно опустила плечи. — Я же просто пирогов напекла…
Она положила обратно на стол узелок, махнула рукой и села у печки, стараясь не встречаться с мужем взглядом.
— Зачем она приходила? — Степан подошел к столу и ткнул пальцем в бумажный сверток, из которого торчали сухие соцветия полевых трав. — Что это? В моем доме чтобы не было никаких ее ведьминых сборов!
Он смял рукой сухоцветы, те хрустнули, по избе пополз терпкий, душистый аромат.
— Степа! Не надо, Степочка! Это травки, чтобы детки у нас были! Живем уж с тобой сколько, а деток нет… Варя от матери все знания переняла, всю науку, не колдовство это, травница она, не ведьма! Я полечусь, рожу тебе сына! Мальчик у нас будет или девочка, ты имя выберешь. Ну, отдай, пожалуйста!
Она хватала мужа за уки, гладила его грудь, прижималась к плечам, но Степан только усмехнулся.
— Иди к врачу! Нечего мракобесием заниматься! Завтра же в город поедешь, пусть скажут, что и как там у тебя! А ну как Варька отравит тебя?! С нее станется!
— Замолчи! Замолчи! Горе ты моё! — Катерина кинулась вон из избы, побежала вдоль околицы, выскочила на тропинку к реке и скрылась за кустами орешника, усыпанного белыми, в зелено–бурых розетках, плодами.
— Беги, беги! Ничего, поломаешься, потом остынешь, вернешься! — Степан сел за стол, откинул полотенце с чугунка и, взяв руками картофелину, принялся чистить ее, бурча что–то себе под нос, а перед глазами его стояло смелое, чистое лицо Варвары, ее веснушки, волосы, чуть курносый нос, нежные, румяные щеки… И губы, малиново–вишневые, пухлые, как у ребенка…
… Варя, взяв Костика на закорки, тихо пела, идя по тропе к себе домой.
Их с матерью дом совсем не изменился с тех пор, как Агафьи не стало. Всё так же развешены под потолком пучки лечебных трав, а на подоконнике лежат собранные лепестки. Они должны подсохнуть на солнце, Варя истолчет их в маминой ступке и спрячет до поры до времени. Ничто не пугает человека, как вероятность гибели. Болезни ползли по деревням к осени, надежно укоренялись там зимой и бежали прочь к весне, когда теплое солнце изгоняло хворь из раздетых тел. Летом Варина наука была не нужна, а вот как ударят холода, как завалит дороги тяжелым, с пластами льда после ночных морозов, снегом, когда до земской больницы будет не добраться, вот тогда протопчется тонкая, в одну ногу дорожка к Вариному дому, пойдут по ней, прячась за деревьями, люди, дичась и пугаясь собственной тени. Такой гость может прийти утром, днем или даже ночью. Постучится он в Варино окошко, подождет, пока зажжется свет, и скрипнет половица под легкими, теплыми Вариными ножками, распахнется входная дверь, впуская в избу стужу и горе, и залепечет, прося именем всех святых помочь – себе ли, родному ли, а то и просто чужому, да дорогому человеку.
Варвара никому не отказывала.
— Дар твой жив, пока ты даришь его другим. Если спрячешь, отринешь себя от него, то погубишь навек, — говорила Варваре мать, обучая премудростям своего дела.
— А если я не хочу помогать? Если плохой человек просит у меня помощи? — спрашивала, сердито сдвинув брови, Варя. — Он не заслужил этого!
— А тебе почем это знать? Не Бог ты, чтобы миловать или карать, не великий судья. Дано лечить – лечи, дано учить – делись знанием, дано картины ваять – делай это, делай от всей души, чтобы преумножалось дарование твое!
Мать всегда говорила складно, высокопарно, мудрено, Варя любила слушать ее певучий, переливчато–низкий голос. Такому голосу ты веришь просто потому, что он созвучен нотам твоей души…
… — Мама! Мама, а отчего мы так быстро ушли от тети Кати? Она обещала мне показать щенка! У них есть щенок! — прошептал, утыкаясь губами в Варино ухо, Костик.
— Ты же видел, дядя Степан пришел, устал от работы, тетя Катя его сейчас покормит, баньку ему натопит. А мы в следующий раз в гости к ним зайдем.
— Нет, мама! Ты врешь, дядя Степа нас не любит, он нас прогнал, вот отчего мы ушли.
— Если всё знаешь, зачем спрашиваешь, балабол!
— Пусти, я сам пойду! — Костя задергался, сполз с материнских плеч и побежал к дому, лаская на ходу Интара, Варину собаку.
Сосны за избой, высокие, раскидавшие по небу свои кривые, разлапистые ветви, уже очертились красно–золотым контуром от заходящего солнца, в чаще отсчитывала дни кукушка, медленно удаляясь и как будто маня за собой. Дятел, старательно кивая головой в красной шапочке, стучал по старому дубу, выгоняя оттуда всю тонконогую братию. Варвара нагрела воды, плеснула в большой таз и позвала Костю мыться. Мирно и покойно было ей, плыл по траве вечерний туман, сыпал на колоски и метелки бусины росы, а Варя, уложив сына спать, босиком бродила потом по лесу, собирая травы.
«Я любим–траву разотру,
Я душицы возьму венок,
Я росой окроплю седум,
Белым мхом обласкаюсь всласть,
Всех нечистых вербеной прочь,
Клевер, лютик да соль болот,
Пусть сменяется день и ночь,
Ток земли и журчанье вод…»— голос Варвары лился над клочьями тумана, купался в них и улетал далеко–далеко, к горизонту.
Костя, свесившись с кровати и отогнув занавеску, следил за матерью, а та, кружась и напевая, исчезала в ночном тумане. Но мальчику не было страшно. С ним Интар, а еще бабушка, что иногда вздыхает, бродя незримой тенью по дому. Она поправляет на Косте одеяло и целует его вспотевшую головку.
Ничто не причинит ему вреда, сам лес хранит своего маленького жильца от любой беды…
… Лето уходило, дни таяли, уступая место тяжелым, гудящим сумеркам. Холодные росы уносили с собой тепло, даря взамен чистоту дымного утреннего дыхания.
Катерина пришла к сестре как–то вечером, пока Степан был в гостях у брата.
Женщина, кутаясь в платок и осторожно ступая по намокшей от дождей траве, прокралась к знакомой калитке и, отодвинув щеколду, зашла внутрь.
Интар молча поднял голову и снова улегся – свои.
Катя подошла к двери и поскреблась, тихо зовя сестру.
Варвара распахнула дверь, втянула Катерину внутрь и, крепко прижав ее к себе, стала гладить по спине, рукам, потом осыпала поцелуями лицо.
— Катя! Как же я соскучилась по тебе, Катюша! А что с тобой? Ты дрожишь вся! Ноги промокли, да? Так иди в избу, у нас печка, тепло, ты сними ботики, я погрею!
Костя подбежал к тете и потащил ее в комнату.
Катя послушно двинулась вперед.
Она давно не была дома… Взгляд блуждал от одной вещи к другой, внутри всё замирало, а потом томно растекалось радостью – всё на месте, всё, как при матери…
— Садись, я сейчас на стол накрою, ужинать будем! — Варвара боялась отойти от сестры, а ну та вдруг исчезнет, растворится в воздухе, точно призрак.
— Степа у Петра сегодня, сказал, поздно придёт, — обхватив руками горячую чашку с травяным чаем, прошептала Катерина.
— Ну и хорошо! А ты сегодня здесь, дома. Ты тоже поздно придешь! — погладив по плечу сестру, поддакнула Варвара и поставила на стол тарелки.
— Костя, неси вилки, чашки ставь, давай, милый, помогай мне!
Мальчик радостно, то и дело оглядываясь, не исчезнет ли вдруг гостья, кинулся помогать матери.
Катя ела мало, всё больше сидела, опустив глаза и то и дело вздыхая.
— Тебе нехорошо? — Варя отложила вилку и внимательно поглядела на сестру.
— Да вторую неделю ломит всё, нутро огнем горит. Посплю, становится легче, а потом опять… Степан обижается, что неласкова я стала, но ничего поделать не могу, сил нет.
Катя виновато покачала головой. Ей бы сейчас прилечь на свою старенькую, сбитую из досок кровать, накрыться сшитым из лоскутков одеялом и слушать, как ухает в лесу сова, как ломится через сухостой медведь, а еще – как поет мать, перебирая лепестки и стебли. Ее голос льется, точно река, журчит, даря покой. Катя всегда засыпала под материнское пение. А потом предала его…
— Степан твой бревно бездушное! — зло ответила Варвара. — Такому только в председатели…
— Не надо, Варя! Его люди выбрали, значит, он хороший! — начала горячо Катя, потом осеклась, встретившись взглядом с Костиком. — Варя, ты же осуждаешь меня, да? Ну, что я ушла отсюда, что замуж вышла? От матери, считай, отреклась… Но я боялась, что так и останемся мы изгоями! На меня только Степан и обратил внимание, значит, это судьба моя…
— А на меня соседский пес внимание обращает, брешет всякий раз, как я мимо иду, мне, что, тоже за него выходить? — усмехнулась Варвара. — Ладно, что теперь говорить?! Ты замужем, всё решено, жизнь идет своим чередом. И никого ты не предавала. Ты же сейчас здесь, значит, тянет домой. А хворь твою я что–то не пойму…
Варвара осторожно прикоснулась к сестриным рукам, крепко сжала их в своих ладонях, закрыла глаза и замерла.
— Может, это маленький, Варь, а? Может, к весне рожу я нам деточку? — с надеждой прошептала Катерина.
— Нет, — покачала головой Варя. — Совсем не то! Болезнь в тебе, нехорошая болезнь. Ты на болота недавно ходила?
— Ну, ходила. Брусника в этом году уродилась, я собирала…
— Да, ягоды много, год для нее выдался хороший… — задумчиво протянула Варвара. — Да только болота эти сейчас туманом поволокло. Мать же говорила нам не ходить, когда туманы. Забыла?
Катя только покачала головой, потом скользнула взглядом по циферблату ходиков, испуганно напряглась и поспешно стала собираться.
— Пойду я, пожалуй, Варя, а то как бы Степа раньше не вернулся, ругаться будет.
— Посиди, я тебе сейчас соберу лекарство, пить будешь по утрам, понемногу. Вот. Погоди, я сейчас!
Варвара выбежала из избы и исчезла в домике, что стоял рядом. Там, аккуратно разложенные на столе, сохли целебные травы. Варя быстро набрала пучок, шепотом вспоминая материнский наказ, и уже хотела идти обратно, но услышала, как хлопнула калитка. Не дождалась ее сестра, ушла…
— Эх, Катя, Катя! На кой ты мужу будешь нужна, если сляжешь совсем! — сокрушенно покачала головой Варвара…
Болотные испарины надежно поселились в груди Катерины, выдавливая оттуда тяжелый, каркающий кашель. Дышать было трудно, женщина ловила воздух ртом, замирала, потом, обессилев, сползала на пол и сидела так, пока кашель не унимался. При Степане Катя сдерживалась, старалась, чтобы он не заметил, как ей плохо.
— Катерина, что ты сегодня, право слово, невнимательна, неухоженная какая–то? На работу второй день не выходишь… Смотри, не посчитаюсь, что ты моя жена, поставлю прогулы!
— Перестань, Степа! Не пугай, — шепотом ответила Катерина. — Заболела я. Вот выздоровею, выйду на работу. А ты сходи лучше к Варваре, она мне травки обещала, лекарство народное. Ох, болота эти проклятые! Да пропади она пропадом, брусника эта!
Катя всхлипнула, потому что на тело опять накатила слабость, хоть на пол ложись…
— Сходи к Варе! Или просто позови ее! Степа, ну что тебе стоишь, а? Она поможет!
— Ко врачу надо тебе, а не травками отпаиваться. Собирайся в больницу. И чтобы я больше про твою сестру не слышал! Отправлю тебя в район, пусть лечат.
— Нет, Степа, нет! А как же дела? Ты как же один будешь? Нет, я отлежусь дома, всё будет хорошо.
— Как знаешь! — Степан махнул рукой и ушел во двор колоть дрова. Катя так мерзла последнее время, что вся поленница была пуста, а печь в доме горела целыми днями…
Однажды утром Катя просто не смогла встать с кровати, так ломило всё тело, а голова, будто чугунный раскаленный оковалок, так и прилипла к подушке.
Степан испугался, кинулся искать подводу, чтобы отвезти жену в больницу.
— А толку тебе от телеги да лошади? — осадил его сосед, — если мост вчера в нескольких местах подмыло, ехать опасно! Вызывай врача сюда. Авось как–нибудь перейдет, а вдвоем, да на телеге – опасно!
Степна пытался дозвониться до больницы, но никто не отвечал, а потом и вовсе исчезли гудки.
— Обрыв связи, видать! Такие ветра разве что дома из земли не рвут… — сосед пожал плечами. — Ты пытайся, мало ли, мож, починят…
Деревня слухами полнится. Узнав, что жена нынешнего председателя заболела, люди стали носить ему снадобья, мед, угощения. Всех Степан привечал, только Варину посылку не принял, кинул ее на землю и сказал, что, если еще раз придет Варвара к его дому, то сожжет он ее сарай со всеми хранящимися там травами…
— Не имеешь ты такого права! — звонко ответила Варя. — Не бери грех на душу, ведь помрет Катерина. Возьми вот, настой сделаешь, давай пить почаще! — Варвара протянул мужчине мешочек, завязанный тесемками. — Бери, что ты стоишь?! И пропусти к сестре моей!
Но Степа встал перед гостьей, преградив ей путь. А протянутую руку с лекарством ударил так, что пальцы женщины разжались, и всё высыпалось на землю…
… Однажды Степан уже принял такой вот мешочек, только из рук Агафьи. Тогда болела Степкина мать. Помочь ей могло разве что чудо, но Степану знающие люди сказали идти к целительнице Агафье, мол, та лекарство найдет!
Парень почти загнал лошадь, но до травницы доехал в ту же ночь. Она, выслушав гостя и прикоснувшись к его плечу, дала такой же, как сейчас в руках у Вари, мешочек. Степан спрятал его на груди и поспешил назад. Поспешил, но девчонку красивую, Катю, в избе разглядел–таки, взял себе на примету…
Придя домой и сделав отвар, Степа уговори мать выпить его. Он ждал, что уже к утру мама поправится, что откроет широко глаза и улыбнется ему… Но на лице женщины под утро застыла другая улыбка, та, что возвещает о прекращении страданий… Были ли виной тому Агафьины травки, или так уж сложилась судьба – Степан не знал, но для себя твердо решил, что всему виной травница. С тех пор ненавидел он ее и всё, что с ней связано. А Катю он просто спас, вытащил из этого гнилого бесовского логова…
… — Ты ошибаешься, Степа! А цена ошибки – жизнь Кати! Доверься мне, и она поправится! — проговорила Варвара, еще раз оглянувшись.
— Врешь ты всё, Варька! Как когда–то твоя мать! Вы ничего не понимаете, только жизни губите! Нет, Катю я тебе не отдам, уходи! Уходи!
Он столкнул Варю с крыльца и захлопнул дверь.
Катя ничего не слышала, она спала, что–то шептала, стонала, но глаз не открывала…
Ночью Катерине стало совсем плохо, она металась по кровати и кричала, зовя мать.
— Тише, тише! Ты попей водички! —уговаривал ее Степан, а сам всё поглядывал во двор. Мужики у моста обещали прислать телегу с лошадью, если переправу починят…
К рассвету Степан, бледный, трясущийся, стоял на пороге Вариного дома и стучал по стене.
— Варвара! Варя, отворяй! Мне нужна твоя помощь, Варька!
Женщина, как будто ждала, вышла на крыльцо, остановилась, смерила гостя взглядом.
— Надо же! Тебе – и вдруг моя помощь! Ну, веди!
И побежала, не дожидаясь, пока Степа опомнится. Костик, накинув на плечи дождевик, кинулся за матерью…
… Пока Варвара ждала, когда закипит вода в кастрюле, Степан стоял на коленях у Катиной кровати и шептал, обращаясь к иконам:
— Только не забирай к себе на небеса! Не отдам я Тебе Катю мою!
И крестился, помня, как это делала мать – неистово, с поклонами и смиренно опущенной головой.
Варя осторожно перелила отвар в чашку и поднесла к губам сестры. Та с трудом сделала несколько глотков. Кашель немного поутих, но ее глаза то и дело закатывались, делая лицо страшным, потусторонним.
— Ну и? Что же твои травки, а? Бесовская дочь! Я знал, что от тебя проку не будет! Знал! Уходи!
Степан, не помня себя схватил Варю и потащил вон из избы.
— Прочь! Я сам ей помогу! Я ее обниму, я приласкаю свою Катю, она проснется. Прочь!
Варвара вырывалась из рук Степана, тот тащил ее к выходу, но тут из–за двери выбежал Костя. Схватив Катю за руки, он прижал их к своим щекам. Те зарделись, словно свеклой намазанные.
Костя просто стоял, поддерживая ладони тети на своем лице, а потом, устало вздохнув, отпустил их и осел на пол.
Степан и Варя замерли, испуганно наблюдая за мальчиком.
А Катя, словно опомнившись, вздохнула, постанывая, и погладила мальчика по голове.
— Костя! Костя, ты что?! — Варя испуганно бросилась к сыну.
— Ничего, мама! Ничего, я просто немножко устал. Баба меня научила так людей лечить. Надо просто взять их руки и прижать в себе. Я ее так тоже хотел вылечить, но она не захотела, просто ушла, и всё… А тётю Катю я спасу, — Константин, слабо улыбаясь, сжался в комочек и дрожал, отдав Катерине часть своих сил…
Варвара подхватила сына на руки и усадила к себе на колени, завернула в кофту и стала баюкать, шепча материнские напевы…
… Когда Катерина открыла глаза, солнце уже было высоко на небе. Рядом с кроватью, опустив голову на одеяло, спал Степан.
— Варя? Где Варя? — испуганно спросила Катя.
Степан вздрогнул, выпрямился и ответил:
— Она ушла к себе. Костя ее тоже, видимо, заболел. Такая лихоманка у нас в дом прокралась…
— Мальчик заболел? Степа, да что же это? Через меня одни беды! Это я во всем виновата! Я…
— Тише! Тише, Варвара справится, ты же сама говорила, она знает, что и как, она сына вылечит! А ты поспи еще, тебе надо поправляться…
Варвара, мечась по избе, то и дело кричала, звала мать, сестру, просила помощи, но ответом ей была тишина. Только Костя постанывал и шептал что–то разгоряченными губами.
— Мама! А у меня получилось, мама! — вдруг услышала женщина четкий, громкий мальчишеский голос. — Я ее потрогал, и на себя взял всё, а она выздоровеет теперь. Так бабушка говорила, так и сбылось!
— Нет! Нет, это неправильно! На, вот, выпей! Ты выздоровеешь, выпей!
Варя приложила ко рту сына чашку с пахучим настоем, но парнишка только покачал головой.
— Не могу, тошно мне, мама, тошно. Посплю я…
Варя растирала его холодным мокрым полотенцем, прикладывала ко лбу компрессы, но жар не уходил.
В исступлении Варвара скинула со стола приготовленный отвар. Плошка с гулким стуком покатилась по полу и замерла у порога.
Варя, обернувшись к окну, завыла, стянула с головы косынку и запустила пальцы в свои иссиня–черные, блестящие волосы.
— За что, мама?! За что он отдал себя?! За жизнь Кати, которая предала тебя, мама, меня, наш род! За ту, что под властью Степана ходила, хотя могла всё повернуть по–другому! Почему он должен страдать вместо неё?!
Варя размазывала слезы по щекам, ее руки тряслись, а губы кривились некрасивыми изгибами.
— Это его дар, он должен отдавать его людям! — Агафья как будто снова стояла рядом с дочерью. — Иначе будет плохо…
Варвара, широко раскрыв глаза, смотрела, как уходит мать, растворяется в воздухе. Она не в силах помочь. Никто не в силах, уж слишком большую беду взял на себя мальчик…
Костя дышал тихо–тихо, как птенец, выпавший из гнезда, он только едва трепыхал крылышками–ручками и старался улыбаться. Маме всегда нравилась его улыбка…
Варя крепко держала сына за руку. Нет! Она не отдаст его костлявой, черной старухе, что уже маячит у окна! Нет, пусть только попробует сунуться в их избу, Варя вцепится в ее глаза, расцарапает тонкую кожу, как кошка, но к сыну не подпустит!
Костя закрыл глаза, его губы побледнели, а жар вмиг ушел, уступив место холодному безмолвию…
Варя завыла, кинулась на пол и, рыдая, стала скрести половицы ногтями. Это было началом конца. Костя, ее маленький, слабый Костя оказался наделен даром, во много раз превышающим его собственные силы…
Тут в дверь настойчиво постучали, потом она распахнулась, и на пороге показался чужак. Мокрый плащ лип к сапогам, капли дождя еще не высохли на капюшоне.
— Доброе утро. Я врач из района, Дмитрий, не пугайтесь, мне про вас Степан сказал. Его жене намного лучше, а что с вашим мальчиком?
Варя медленно подняла на мужчину глаза, встала, слабо ворочая губами, потом отступила, а гость, ласково потрепав мальчишку по шевелюре, взял его рук в свои и замер, точь-в-точь как Костя недавно.
Побледнев и нахмурившись, доктор рассматривал лицо мальчика, каждую черточку его лица. А потом улыбнулся. Костя, разрумянившись, кивнул ему и пожал плечами, мол, так уж вышло…
— Ну, а теперь горячий бульон и чай, пожалуйста! Минут через десять ваш сын захочет есть.
— А вы? — тихо просила Варвара.
— А я посижу еще у вас, можно? Нужно восстановить силы. Ваш сын взял на себя ношу слишком тяжелую, но он окрепнет, всё у него впереди. Только теперь мы с ним за одно будем, да, Константин?
Мальчик кивнул, жадно напился воды и попросил еще.
Варя, прищурившись. Следила глазами за гостем. Дмитрий сразу приглянулся ей, вот только виду она не подала, пусть не считает, что сдалась Варвара, уступила…
… Катя, осторожно обнимая живот, радостно смотрела, как по тропинке к ней идут Варя с Дмитрием, а впереди бежит счастливый Костя. Это были самые дорогие гости в ее жизни. Степан стоял чуть поодаль, хмурился и сдвигал к переносице косматые свои брови. Сейчас он бы все отдал, чтобы вернуть время вспять и, не испугавшись Вариного дара, жениться именно на ней. Но ничего этого никогда не будет. Варвара нашла себе человека, который будет защищать и любить ее такой, какая она есть, будет помогать вязать тонкие пучки собранных трав и толочь высохшие лепестки в ступке. Он будет ценить таланты супруги и запретит говорить о ней напраслину. Дмитрий, а не Степан станет Вариным избранником…
Стёпа сдержанно кивнул, потом пожал протянутую ему руку. Пожатие Дмитрия было крепким, уверенным, доказывающим, что Дима не даст свою Варвару в обиду.
Костя, обняв тетю, замер, наблюдая за матерью. Та светилась от счастья и улыбалась. Теперь у Вари тоже будет муж, а у Кости – отец. Они все наделены даром и готовы делиться им, преумножая свою силу…
«Травы шепчут мне на ветру, сколько кроется в них добра, я колечком их соберу, чтоб тебе подарить, сестра…» — Варвара протянула Катюше сплетенное из стебельков колечко – от боли, беды и нелюбви. — «Пусть не будет тяжелых дум, пусть любовью вершится страсть, и чтоб путь твой, моя сестра, был лишь радостью, не крестом» …
Катя обняла счастливую Варвару, прижалась к ней крепко–крепко и почувствовала, как пахнут волосы сестры травами, словно по лугу бежишь и вдыхаешь теплый, густой летний воздух. И нет вокруг ничего, кроме счастья…
