Трубку она не брала. Вернее брала, но, услышав голос Серафимы, сразу бросала. Сколько Сима ни пыталась дозвониться до сестры, всё было бесполезно. Многолетняя непроходящая обида глодала и точила сознание обеих родных сестёр десятилетия.
И вот уже далеко за семьдесят. И именно сейчас, в эти годы, когда, казалось бы, память должна давать сбой, вдруг живо начали всплывать картины детства.
Симе начали сниться сны, где они вдвоём с Лидой. Разница у них всего год. Вот они вместе в интернате, потому что маму отправили на земляные работы за город. А Сима совсем маленькая, а четырехлетняя Лидочка за старшую. Вот мама их будит ни свет ни заря, чтобы бежать в лабаз — занимать очередь за хлебом, потому что война. Вся очередь удивлялась: опять Сорокины первые. А они, две сестры, закутанные в пуховые платки, были первыми почти всегда. А потом юность, комсомольская работа, где обе были лидерами. Вечерние прогулки с парнями, первая любовь. И, закутавшись под одно одеяло, они рассказывали друг другу самое — самое сокровенное. А ещё плакали и успокаивали друг друга, когда плохо, когда больше некому. Мать была женщина суровая. Практически, всегда, сёстры были вдвоём.
А потом обе вышли замуж и разъехались. Сима осталась в доме матери, а Лида уехала в Ярославль. Там они с мужем получили квартиру от производства.
Симе казалось, что всё логично. Если она с матерью, если за ней приглядывала, если осталась жить в этом доме, если без конца и края вкладывалась в его ремонт, то и дом её. А у Лиды есть квартира. Поэтому они с мамой оформили все бумаги на Серафиму. Это мать так рассудила.
Лиде, конечно, ничего не сказали. Зачем? Она дама претенциозная. Лучше потихоньку.
Мама ушла как-то неожиданно, до конца была на ногах и вся в делах.
А когда Лида узнала, что в наследниках на дом её уже нет, что дом переписан на Симу, долго кричала. И, после похорон матери, больше не появлялась. Иногда приезжала на материнскую могилу, но в свой старый дом, к Симе, даже не заходила. Вот уж верно говорят «никогда не говорите, что знаете человека, если не делили с ним наследства», — злилась Сима.
Двадцать с лишним лет не виделись, двадцать лет не разговаривали.
Сначала Сима утверждала всем окружающим, что она права: дом её по праву. Но с годами всё больше и больше жалела о том материнском, с радостью принятом ею решении, о том, что не посоветовались с Лидией, что не решили всё совместно. Здоровье шалило, и материальное ушло куда-то далеко на задний план. Сима уже не доказывала, что дом только её по праву. Очень хотелось помириться с сестрой.
Она нашла через детей контакты Ольги, Лидиной дочери. Но и это не помогло. Ольга так и не смогла уговорить мать хотя бы поговорить с сестрой.
Сима собралась ехать. Обговорила с Ольгой держать приезд в секрете. Явилась, как снег на голову.
Но этот визит практически не изменил ситуацию.
Лидия держалась отчужденно, разговаривала только с дочерью. А на предложение Симы отдать ей полдома ответила:
— Мне от тебя уже ничего не надо.
Серафима возвращалась с невероятной болью в сердце. Сестра тоже болела, выглядела плохо, состарилась очень, да ещё и держит в сердце такую тяжёлую обиду. Как тут быть?
У Симы мысли об этом шли по замкнутому кругу: от «да и наплевать на неё, пусть дуется, я же сделала, что смогла!» … до «как же я виновата перед сестрой, нет мне прощения, а оно мне так необходимо!»
Через полгода Ольга сообщила, что с матерью совсем худо — практически потеряла память. Серафима поняла, что так и уйдет без прощения сестры.
А ещё через пару месяцев Лидия попала в больницу. Ольга сообщила: «вот-вот…»
Сима болела в этот момент тоже. Сердце барахлило, лежала — капалась.
Но твёрдо решила, что поедет. Ворчала невестка, кричал сын, но…куда деваться — повёз мать в Ярославль, в больницу к сестре.
В палате Лида лежала одна. Она никого не узнавала: отрешенный блуждающий взгляд, равнодушие к происходящему. Не узнала и сестру. Сима сменила нанятую Ольгой сиделку, сказала, что побудет с сестрой часа три. Та ушла.
А Сима вдруг начала вспоминать и рассказывать истории их с Лидой детства. Лида не слушала, отрешённо разглядывала свои руки. А Сима вспоминала вслух, как они воровали соседский ревень, как покрасили известкой козу, как голодали в годы войны и после, как первый раз попробовали апельсин … и много много их совместных детских историй. Она вспоминала такие мелочи, которые, казалось бы, должны быть давным давно забыты: от расцветки платьев, до дырок в заборе.
Она рассказывала и смотрела в окно. Как-будто сама себе рассказывала. Почти час без остановки говорила. И тут перевела взгляд на Лиду: Лида смотрела точно ей в глаза, а по щеке лилась слезинка. Она внимательно слушала. Из глубины подсознания вернулись страницы детства и, вероятно, оживили память, пусть ненадолго, но оживили. Сима это точно определила. И, пытаясь опередить новый провал, она заговорила быстро:
— А дом мы разделили по завещанию на сына моего и Ольгу твою. Поровну нашим детям достанется. Ты прости меня, дуру, Лид!
Лида сморщила лоб и, по всему её выражению, по жестам рук, по лицу, Сима прочла то, что хочет сказать сестра: «Да Бог с ним, с этим домом! Прощаю! Давай рассказывай ещё о детстве и юности, быстрей продолжай, говори-говори, пока слышу, пока понимаю …»
И Сима взяла за руку, откликнувшуюся пожатием сестру, и продолжила рассказ. Через четверть часа Лида уснула, а к вечеру ее не стало.
Серафима осталась на пару дней у Ольги, чтоб проводить сестру. Она искренне надеялась и верила, что прощение от сестры получила. Теперь она владела бОльшим, гораздо бОльшим, чем целый дом: осознанием прощения от сестры. По крайней мере, с этими мыслями она жила до последних своих дней.
Это жизненная история, которая мне хорошо знакома. Изменила лишь имена. И такие истории, когда родные ссорятся из-за наследства, думаю, есть в истории многих семей. Поделитесь в комментариях.
Будьте добры и честны с близкими — это бесценно.
источник
Источник: mirdivo.ru
