— Родненький мой! Да как же это? — запричитала женщина.
— Отойди от ребёнка! — кричал Алексей Матвеевич.
Он бежал со всех ног к тому месту, где лежал мальчик, не зная чего и ожидать от «этой сумасшедшей старухи»…
***
Антонину Михайловну во дворе все звали бабой Тоней. По виду было непонятно, сколько ей лет на самом деле. Выглядела и вела она себя странно: лохматая, чумазая, всё время молчит. Одежда у неё была одинаковая, что летом, что зимой, разве что в холодное время года прибавлялось к засаленному халату видавшее виды коричневое пальто с облезлым меховым воротником, платок серый и стоптанные войлочные полусапожки. А когда на улице было тепло она могла и босиком выйти.
Баба Тоня была совершенно безобидная. Никого не трогала, не ругалась, не кричала. Сядет тихонько на лавочку возле своего подъезда и сидит целый день. Иногда она могла встать около того места, где играли дети из соседних подъездов, и наблюдать за ними со странной улыбкой. Глаза у неё смотрели в пустоту, и было не понятно, видит ли она что? И понимает ли?
Дети пугались и сторонились её. Между собой называли «бабой Ягой» и придумывали про неё разные страшилки, совершенно беспочвенные, но завораживающие и таинственные.
Во дворе, в соседнем доме, жил мальчик Лёня. Упитанный здоровячек одиннадцати лет. Дети его не любили: он был жадина и ябеда. Его мама работала на продовольственной базе, с продуктами у них в семье, судя по всему, было очень неплохо, и Лёня, выходя на прогулку, всегда таскал с собой разные сладости и вкусности. В то время, как другие дети радовались ломтикам хлеба, политого подсолнечным маслом, и угощали друг друга карамельками «Театральные», Лёня втихомолку уплетал «Мишек» и «Белочек». С детьми он не делился, ни с кем особо не дружил, но, правда и не ссорился, держался особняком. Мальчишки иногда брали его в свои игры, особенно если не хватало игроков.
И вот этот Лёня отчего-то бабу Тоню невзлюбил. Другие дети если и побаивались и шептались, глядя на женщину, то Лёня откровенно ей угрожал и говорил гадости: уходи, мол, отсюда, безумная тётка, а то я… Норовил запустить в неё камнем или комом земли. Если взрослые становились свидетелями этой сцены, то Лёне попадало: его ругали и другим объясняли, что так нельзя. Мама одной девочки, учительница, даже грозилась рассказать об этом в школе, чтобы его наказали, как следует.
Все понимали, что Лёня на бабе Тоне отыгрывается, и смотрели на это осуждающе. Было видно, что только благодаря её безответности Лёня-то и показывает свою «смелость». Это было не то, что затевать конфликты и ссоры с ребятами, которые и побить могли, если что.
Однокомнатная квартира бабы Тони располагалась на первом этаже и дверь входная на замок не запиралась. Когда-то замок сломался, да так всё и осталось. Брать там было нечего. За женщиной присматривали добрые соседи, по возможности приносили еду и помогали ей.
Девочки во дворе шептались, что, вроде как, у бабы Тони когда-то давно произошло большое несчастье, и с тех пор она стала такой. Но точно никто ничего не знал, а родители, если и знали, не рассказывали, считая, что детям знать это не обязательно.
Однажды Лёня решил подбить других мальчишек на плохое. Они полдня шептались и секретничали в своём «штабе», а потом отправились «на дело».
Решено было залезть в «логово» «ведьмы» и посмотреть, как она там живёт: где у неё кипит котёл с зельями, как она травы сушит, и всякие другие магические вещи заготавливает.
Отправились с фонариками. Дело было к вечеру, стояла ранняя осень, и в некоторых окнах уже горел свет. В окнах квартиры бабы Тони было темно. Мальчишки хотели только зайти в коридор и немножечко заглянуть одним глазком в комнату. И всё.
Дверь легко открылась, и на детей пахнуло затхлостью и пылью. Свет фонариков скользнул по стене коридора и пустой комнате. В квартире царил полумрак. Окна были задвинуты тяжёлыми красными шторами. Никакой мебели, кроме старого полуразрушенного дивана, там не было. И на этом старом диване, с тем же странным неподвижным взглядом, как и обычно, сидела баба Тоня. Она улыбалась своей пугающей улыбкой и даже не пошевелилась, когда Лёня посветил на неё фонарём. Эта картина оказалась настолько пугающей, что мальчишки, суетясь, и толкая друг друга, тут же выбежали из страшной квартиры на улицу, едва не завизжав, как девчонки. Отдышались только тогда, когда обогнули дом и устроились под старым тополем, на своём обычном месте. Там у них располагался штаб.
Разговоров было на весь следующий день. Лёня, не смотря на то, что бежал первый и едва не задавил от страха своих товарищей, хвастался и считал, что совершил чуть ли ни подвиг. Девочки ахали и осуждающе качали головами, другие мальчишки немного завидовали их смелости и дерзости, а Максимка, парнишка семи лет, который стоял и слушал эти россказни, вдруг не побоялся и сказал:
— Вас в милицию надо сдать. Залезать в чужую квартиру нельзя. Теперь вы преступники.
— А кто об этом узнает? — нагло ухмыльнулся Лёня, — Она не расскажет. И если расскажет, то ей никто не поверит, все знают, что она «того».
Лёня противно заржал.
— А если ты нас сдашь, то…
Он размахнулся и со всей силы толкнул Максимку в грудь. Тот упал и заплакал, потому что больно ссадил локоть об асфальт.
Девочка Лиза, та, чья мама работала учительницей, с осуждением посмотрела на Лёню и протянула Максимке руку, чтобы он поднялся. А потом сказала, что у неё есть дома зеленка и йод, и надо обработать ссадины. Ребята зашли в подъезд.
Дома у Лизы никого не было. Мама допоздна засиживалась в школе, проверяя тетради. А бабушка, наверное, отправилась в магазин. Промыв рану, и заклеив пластырем, Лиза важно, как хозяйка, предложила Максимке выпить чаю с печеньем. Мальчик не отказался. Они весело болтали и не заметили, как пришла бабушка. Максимка засмущался и засобирался домой. А бабушка взяла с кухни нераспечатанную пачку печенья и отдала Максимке. Тот сначала не брал, а потом всё же согласился.
Когда гость ушёл, бабушка похвалила Лизу за то, что она была добра к мальчику и загадочно сказала, что он «почти что сирота». Полгода назад отец бросил их матерью, а та сначала пыталась крутиться одна (а это ей было трудно, зарплата у неё была маленькая, образования никакого), а потом взяла и спилась совсем. Мальчонка бегает сам по себе, никому не нужный, вот уже несколько недель, с лета. Правда, признаться, что мать его не кормит, он боится, потому что его могут сдать в детский дом. Опасения его не напрасны. Наверняка этим дело и закончится. Рано повзрослевший ребёнок целыми днями скитается, а матери до него дела нет совсем. Вместе со своими «дружками», которых она регулярно приглашает в дом, женщина вынесла и продала уже почти всё имущество. Максимку часто костерит, на чем свет стоит, и говорит, что он ей жить мешает, что никому она теперь не нужна, потому что с прицепом…
Лиза была поражена историей Максимки. Он ей всегда нравился за то, что честный, порядочный, и добрый, не то, что некоторые. И она удивилась, что мальчика, у которого оказывается такая тяжёлая судьба, не озлобился и не стал таким, как Лёня.
Разоткровенничалась Лиза и рассказала бабушке про то, что натворили мальчишки. Бабушка заохала и сильно заругалась, а Лиза набралась смелости и решилась спросить бабушку о бабе Тоне.
— Ну… Ты уже большая… Десять лет скоро, — задумалась бабушка, — Секрета в этом никакого нет. Слушай.
Когда-то была баба Тоня очень красивой женщиной. И муж у неё был и сын — Яша. Жили они дружно и счастливо. Дом — полная чаша, совет, да любовь. Когда Яше исполнилось пять лет, пропал без вести её муж. Ушёл и не вернулся. Вернее не ушёл, а уехал на автобусе на работу, на цементный завод. Никто с того дня его больше не видел. Милиция мужа искала, только без толку, никаких следов. Как Антонина пережила такое, одному Богу известно, ходила, как в воду опущенная. Потом потихоньку оклемалась, взяла себя в руки, ради сына. Она стала всем говорить, что жив её муж-то. И вернётся когда-нибудь. Нужно только ждать и надеяться. Злые языки за спиной Тони смеялись над ней и считали, что муж просто бросил её. Из зависти наговаривали: уж очень Антонина красивая и гордая была, не нравилось это им.
Только ждало её ещё одно несчастье. Сынок, Яшенька которому, к тому времени, уже исполнилось семь лет, дорогу перебегал, да споткнулся неудачно. А там грузовик ехал. Всё произошло на её глазах. Не стало больше сына у Антонины. Одна одинёшенька осталась. Так, с тех пор и стала она такой, как будто вся жизнь из неё разом вышла. Потому часто и глядит она на детей, и улыбается: своего Яшеньку вспоминает. А сама — что живёт, что не живёт. Исхудала — в чём душа только держится. Не ест почти, всё сидит на диване своём и смотрит куда-то, куда только ей ведомо. Вот такая жизнь у Антонины…
Мотоцикл мчался прямо на ребёнка. Откуда он взялся, никто не знает, да и дорога та была не очень-то популярная, мало кто по ней ездил на такой скорости, однако вот выскочил из-за угла…
— Яша!!! Яшенька! Мальчик мой!!! Живой… вроде живой! Скорую! Скорую, — баба Тоня поддерживала голову Максимки и смотрела на него вполне осознанным взглядом. — Родненький мой… Живой! Всё у нас теперь будет хорошо… Мальчик мой…
— Отойди от ребёнка! — кричал Алексей Матвеевич, отец Лёни, который как раз вышел из подъезда и увидел то, что происходило на улице, — Я сейчас милицию вызову! Это не твой ребёнок, сумасшедшая, это Светкин сын, Максимка!
— Максима схватила баба Яга! — засмеялся побежавший Лёня, — Правильно, папа, в милицию её надо сдать: детей крадёт!
Лежавший на асфальте, Максимка вдруг очнулся и, обведя всех столпившихся вокруг людей, непонимающим взглядом, виновато сказал:
— Дядя Лёша, я больше не буду так дорогу перебегать, просто там собаки Дика обижали, вот я поспешил ему на помощь, палку взял.
— Эх, добрая ты душа, обо всех подумал, только вот о себе не подумал. Кто ж так бежит по дороге и по сторонам не смотрит? Вот и сшиб тебя мотоцикл. Не воспитывает тебя мать совсем, да вот, поди ж ты, какой сын у неё растёт добрый, хороший! Дворовый пёс ему дороже собственной жизни!
При этих словах Лёня, стоявший рядом с отцом, сделал шаг назад, воровато озираясь, и подумал о том, что как бы его похождения в квартиру бабы Тони не стали всем известны. Тётку-то как подменили! В себя пришла! Смотрит вполне нормальным взглядом и кажется, всё понимает.
Но опасения мальчика были напрасны. Антонина не собиралась никому про него рассказывать, да и помнила ли она о нём и видела ли его в тот день вообще? А сейчас она как будто проснулась от тяжёлого продолжительного сна и с большой любовью смотрела на Максимку, который потирая ушибленный бок, осторожно поднялся с дороги. Ей казалось, что жизнь снова обрела смысл.
Приехала скорая и забрала мальчика в больницу. Ничего серьёзного у него, слава Богу, не обнаружили. Небольшое сотрясение и пару ушибов. Мать, Свету, добудиться не смогли, чтобы сказать о сыне — спала она беспробудным сном. А потом, когда она на второй день пошла в магазин чтобы опять купить себе огненную воду, то по дороге встретила участкового. Он, как раз, направлялся к ней. Женщина, не скрывая, сказала, что сын ей не нужен, и если бы его и правда сбила машина или мотоцикл, то она бы и не очень огорчилась, даже наоборот. У неё, после вчерашнего, нещадно болела голова и она только и мечтала поскорее отделаться от этих назойливых вопросов.
А Антонина, умытая и причёсанная, каждый день навещала Максимку в больнице. Окна в её доме засияли чистотой. Занавески она постирала, а полы вымыла.
***
На чисто отмытой сверкающей кухне на полу, перед миской, наполненной овсяной кашей с мясом, сидел пёс породы немецкая овчарка.
— Ну что, Алмаз, ждёшь хозяина? Ладно тебе, ешь! Сейчас уже скоро придёт из школы.
— Мама Тоня, я тут! — послышался детский голосок из коридора, — Что у нас на обед? Ура! Мой любимый суп с фрикадельками! Спасибо! — мальчик обнимал Антонину, а она гладила приёмного сына по лохматой головке и улыбалась.
Потом Максимка обернулся к Алмазу, и тот сразу же вскочил, поставил на плечи мальчика передние лапы и стал неистово лизать ему щёки и нос. От него пахло овсяной кашей. Максимка уворачивался и смеялся. Он так давно мечтал о собаке!
Антонина тоже улыбнулась и посмотрела в окно, на котором висели белоснежные занавески. Она подумала о том, что наконец-то в её доме снова поселилось счастье.
Жанна Шинелева
Источник: Икигай
