Степан стоял рядом с гробом и не мог поверить в происходящее. Как же так, ведь еще позавчера врачи уверяли его, что все будет хорошо и что он обязательно поправится. А сегодня…
Сегодня его жена, Наташа, плачет навзрыд и не отходит от гроба, сжимая холодную руку мужа в своей. Дочка его, Светка, стоит рядом, обнимая мать за плечи и пытаясь хоть как-то успокоить заходящуюся в рыданиях Наташу. Тут же рядом с бабушкой и внучки его, Соня, Верочка. Тоже плачут, бедненькие. Каково им теперь будет без дедушки, который был их защитой, надеждой и опорой?
Внучек Степан любил до безумия. Пусть Господь не дал ему сына, но у него родились две замечательные девчонки и он в них души не чаял. А уж когда родилась Сонька и он осторожно взял на руки этот пищащий, теплый комочек, тут-то Степан и понял, что дочек он конечно, любит и все для них сделает. Но внучка – для нее не просто хотелось сделать все, чтобы она была довольна и счастлива. За Соньку он готов был жизнь отдать и еще считал бы, что этого мало. То же и Верочкой. Любил он их с Сонькой той самой безусловной любовью, о которой много пишут, но вряд ли кто понимает, что это такое. А вот Степан понимал. Потому и баловал мелких сверх всякой меры, из-за чего не раз и не два имел серьезный разговор со Светкой, которая считала, что дедушка слишком потакает внучкам и во всем надо знать меру.
И сейчас ему было так больно смотреть на них, заплаканных, осиротевших, потерянных. Особенно болела душа за жену. Такой она маленькой ему сейчас казалась, неприкаянной, испуганной, как малый ребенок, оставшийся без мамы.
Дочерей, конечно, тоже жалко, но они обе замужем, у них мужья, дети. У Светки вон Сонька и Верочка уже большие какие, Настя вскоре прибавления ждет. А вот Наташа… Жена осталась в этом мире совсем одна. Настена – на другом конце земли, за 18 часов лета от родной земли, да от Москвы еще 12 часов на поезде. Света тоже в областном центре живет, за 180 километров от матери. Оно вроде и близко, а тоже каждую неделю не наездишься. Каково-то Наташе теперь будет без него? Без своего мужа, друга, опоры и защитника. Без своего «зайчика» и «Степушки»?
«Ох, бедная ты моя, бедная, — думал Степан, — как же ты будешь теперь одна-одинешенька? Чем же помочь тебе, родная моя?». Но Степан не знал, чем помочь, да и не в его это власти уже было.
Только и мог он сейчас, что стоять по другую сторону от гроба и смотреть на заплаканные лица своих родных, да на свое мертвое тело, чинно лежащее в гробу. И не мог он помочь своей семье уже ничем, лишь бессильно наблюдал, как оплакивают и горюют по нем его девочки. Третий день вот так ходил Степан, наблюдая за собственными похоронами, и душа его болела, рвалась к семье. Только смерть ведь не обманешь. Она подруга верная, но жестокая и неумолимая. Вот и остается ему бродить неприкаянным, когда не знаешь, что сделать, как помочь, как жену и девчонок своих утешить.
Наконец, закончились печальные проводы, за ними и поминки. Гости за столами ели, пили, вспоминали его добрыми словами, и Степану, тоже сидящему с краю стола, было приятно это слышать о себе. После поминок, не зная, куда себя деть, тоже пошел домой. Ходил, бродил по комнатам, рассматривал фотографии, на которых они счастливые, с женой, с детьми, с Сонькой, с Верочкой. Потом пошел, посидел немного рядом с Наташей, которая уже не плакала. Просто лежала на кровати, безучастно глядя в потолок.
«Бедная моя, — гладил ее по руке Степан, — ты потерпи, все пройдет, со временем не так больно будет. А я с тобой останусь, помогать тебе буду, чем смогу». И Наташа, словно почувствовав, что он рядом, что он не ушел, всхлипнула в последний раз, вытерла нос, выпила воды и уснула. И был ее сон впервые за последнее время спокойным и безмятежным.
Так Степан и остался в своем доме, рядом с женой. Утешал жену, как мог, помогал. Конечно, сейчас, когда он болтается вот так, бестелесной сущностью, помощи от него было немного, но хоть что-то. И успокаивал Наташу, когда она опять принималась плакать по нему, утешал, обнимал за плечи. И она, как чувствовала его присутствие, передергивала плечами, чувствуя холодок, даже спрашивала иногда: «Степушка, ты здесь, родной?». И успокаивалась, переставала плакать. А иногда и что-то по хозяйству помогал. Станция у них в доме иногда барахлила, вот он и включал ее, когда она выключалась и отказывалась работать. Как ему это удавалось, когда он призрак сейчас, Степан и сам бы не смог объяснить, просто делал и все…
А на девятый день ему стало плохо. Не физически плохо, а маятно как-то, тягостно, «Томко» — как говорила его теща, светлая ей память. Как-будто тянуло его куда-то, да так сильно, как на аркане. Но он перетерпел, и на том конце аркана его словно отпустили. Дескать, ну ладно, побудь еще немного, если хочешь. И Степан со страхом думал, а что же будет на сороковины? Его совсем отсюда утащит, утянет куда-то? И что будет с ним там, в неизвестности? И все не мог представить, как же тут без него будет его Наташа?
А на сороковины, когда читалка с иконой, а вслед за ней и все присутствующие вышли на улицу провожать его душу, что-то странное случилось. Нет, на этот раз никто Степана никуда на аркане не тянул. Получилось еще интереснее, как будто перед иконой с небес опустился столб света, как будто лифт световой, и вобрал, втянул, впитал в себя Степана, и как он ни сопротивлялся, понес его куда-то вверх, в неизведанное.
А вверху не было ничего. Вот совсем ничего. Только всеобъемлющая, бесконечная темнота и пустота, да звездочки-души, плавающие в ней. Такой же звездочкой плавал в этой вязкой темноте и пустоте и Степан, и не мог понять, что это, где он, и сколько времени он уже тут болтается? А самое главное, что дальше? И вот когда он уже потерял всякое терпение, его звездочку-душу опять подхватило и понесло куда-то.
— Да что же это за напасть такая? — думал в сердцах обескураженный Степан, — опять куда-то тащат меня, волокут, ничего не объясняя. Это у них в порядке вещей, что ли?
— Что ты хочешь знать? Спрашивай, – вдруг в этом нигде раздался голос. И шел он не сверху и не снизу, а казалось, был везде, так что Степан его не только слышал, он его каждой клеточкой души ощущал. И это пугало до невозможности. Он не понимал, как можно быть везде и нигде одновременно. Это был не просто голос, а Голос. И никак иначе.
— Где я нахожусь? Что это за место такое? Чистилище? Или рай? — что это место не ад, Степан знал точно, вряд ли в аду было бы так тихо, пусто и безмятежно, — что со мной будет дальше? – спрашивал Степан, неуверенный, что ему ответят.
— Ну до рая тебе еще работать и работать, — насмешливо хмыкнул Голос, — не заслужил ты пока ни рая, ни ада. Это место — хранилище душ. Вы, люди, еще называете его лимбом. Смешное название, — Голос подавил смешок, — ну да ладно, лимб так лимб — без разницы, — и продолжил уже спокойнее, — здесь хранятся души, которые должны отправиться на перерождение. Которые не отработали пока всех своих уроков, и которым перерождаться еще не один раз…
— И я тоже переродюсь… перерождусь… тьфу, должен буду переродиться? — тихо спросил Степан.
— А как же? И ты переродишься. Тебе тоже над душой еще работать надо, — весело отвечал Голос, — вопросы еще будут? Или, может, пожелания какие, идеи, где и кем ты хотел бы быть?
— А в своей семье можно? Внуком там или правнуком каким? Очень хочется со своей семьей, с родными душами и дальше рядом быть. С дочками, с внучками, с женой, — несмело попросил Степан, почему-то заранее уверенный, что нельзя, что ему откажут.
— Внуком? – задумался Голос, — нет, с внуком ты опоздал, он уже родился. Мальчик, кстати у дочки твоей родился, тоже Степаном назвали, в честь деда. А правнуком… долго ждать получится. А вот домашним животным можно. Собакой будешь?
— К-к-как это собакой? – изумился Степан, — я же человек? Как же это можно, был человек – стал собакой?
— У, дорогой ты мой, — панибратски усмехнулся Голос, — тут у нас всякое бывает. Такое иногда в жизни натворят и наворотят, что не только собаками – свиньями, кошками, лошадями приходиться отрабатывать, а то и морской свинкой или там хомячком. Так что собака – еще не самый худший вариант. А мы тебя аккуратненько в семью забросим. Вот и будешь ты рядом с семьей, помогать им, охранять, да просто жену своим присутствием радовать…
Морской свинкой или хомячком Степан точно не хотел быть. Бр-р-р-р, Боже упаси, хомячком. Но и собакой как-то…
— Да как-то собакой, — замялся Степан, — не очень, я бы лучше до правнуков дождался.
— Понимаешь, — задумчиво сказал Голос, — души, они ведь просто так без дела находиться не должны, не могут они просто так, бесполезным грузом, здесь болтаться. Правнуком ты может и родишься, а вот дождется ли того правнука жена. Да и потом, чем дольше ты здесь находишься, неприкаянный, тем большую цепь перерождений потом пройдешь, тем более тяжелые уроки от жизни получишь. Оно тебе надо? Так что, может лучше собакой, добровольно, а? А проживешь эту жизнь, как раз и правнуки пойдут… А мы тебе плюсик в карму запишем, — совсем уж по-молодежному закончил свои уговоры Голос.
— А как же разум, я ведь человек, не собака? Не хочу я собачий разум иметь, – еще пытался сопротивляться Степан.
— Ну ладно, раз добровольно на животное воплощение соглашаешься, в виде исключения и поощрения, память и разум мы тебе оставим твои, человеческие, а инстинкты… инстинкты будут собачьи. Только ты там разум свой не сильно показывай, веди себя как полагается, по-собачьи. Ты научишься, оно само все придет.
И Степан согласился. Ладно, собакой, так собакой. На что только не пойдешь, лишь бы с семьей, с Наташей своей рядом быть. И вновь его закружило, поволокло куда-то и выбросило. Открыл глаза он уже на Земле.
— Малыш. Ну, как же так, Малыш, — услышал он чей-то мужской незнакомый голос, но знакомый, родной запах подсказывал, что все правильно, где-то рядом и его Наташа, а значит, попал он правильно. По назначению.
— Малыш… Ну, пусть будет Малыш, — еще успел подумать про себя Степан и потерял сознание…
****
А в это время на Земле…
Наташа встала, глянула на часы. Семь утра. Надо спешить, а то не успеет, все хорошие семена разберут. Умываясь, глянула на себя в зеркало, поморщилась: «Да уж, горе никого не красит. И раньше-то ты, Наташка, не красавица была, а теперь и вовсе…» — и отвернулась, недовольная собственным отражением.
Ну ладно, горе горем, а огород сам себя не посадит. Не то, чтобы так уж нужен был Наташе тот огород, но все же хоть какая-то отдушина. Да и детям помочь хотелось. Вот приедет к ней Светка летом, а мама ей огурчиков либо помидорчиков свеженьких в сумочку наложит. И покушать, и на закрутки хватит. И Наташа, встряхнувшись, стала собираться на рынок за семенами.
Выйдя из ворот, привычно дернула калитку ворот – закрыто ли – поправила на плече сумку и перекрестившись «Ну, Бог в помощь!», бодро зашагала по дороге.
Уже подходя к рынку, Наташа заметила этого мужчину, со смешной собачкой на поводке. Собака была, по-видимому, еще молодой, совсем еще щенок, и ей было интересно все. И кошка, сидящая на заборе, и голуби, воркующие в пыли, и проезжающие мимо машины. Она смешно крутила головой, иногда потешно тявкала и тащила хозяина за собой дальше.
Хозяин, молодой мужчина лет тридцати, небрежно держал поводок и больше был занят своим телефоном, чем собакой. Это его и подвело…
Откуда взялся этот велосипедист – Бог его знает. Но проезжая мимо мужчины с собакой, он обернулся и вдруг неожиданно крикнул: «Взять его! Ату! Ату!». И как на грех, в этот момент мужчина остановился, внимательно рассматривая что-то в телефоне, поводок ослаб и собака беспрепятственно рванулась за велосипедистом. И все бы ничего, пробежалась бы и вернулась к хозяину, ну или он ее догнал. Но поводок зацепился за колесо и поволок собаку за велосипедом, как на прицепе. Внезапно велосипедист резко свернул влево, а собаку на поводке, занесло, шмякнуло об столб, и метров пять волокло по пыли следом.
— Стойте! Стойте! Остановитесь! Что вы делаете?!! – не свои голосом закричала Наташа.
Велосипедист, увидев лежащую с пли собаки, резво спрыгнул с велосипеда, быстренько размотал поводок, вскочил на своего «коня» и дал деру. Мужчина кинулся к песику, засовывая на ходу телефон в карман джинсов. К собаке они с Наташей подбежали одновременно. Пес неподвижно лежал в пыли, и казалось, даже не дышал.
Наташа протянула руку и попыталась нащупать пульс, как ей показывали когда-то у животных — на задней левой лапе. Пульса не было. И нос у песика понемногу начал синеть. Видимо, ушиб был серьезным.
— Малыш. Ну, как же так, Малыш, — горестно простонал мужчина, — Нелька меня убьет. Скажет, единственный раз доверила тебе собаку, и то не уследил.
— Не волнуйтесь, — тронула его за руку Наташа, — тут недалеко, за углом, ветеринарная клиника есть, мы туда кошку свою на стерилизацию возили. Сможете его поднять? Только аккуратно. Пойдемте, там ему помогут.
Мужчина осторожно поднял песика на руки и пошел в направлении, куда указала Наташа. Она бежала рядом с ним, поглядывала на неподвижно лежащего пса и ей было жалко его до слез.
Несмотря на ранний час, клиника уже была открыта. Там собаку у них быстро забрали и куда-то унесли, а Наташа с незнакомым мужчиной остались ждать в коридоре.
Наконец, уже спустя почти час ожидания, из дверей кабинета вышел врач и направился к ним.
— Вы хозяева?
— Я хозяин, — вскочил с кресла мужчина, — как он?
— Все очень серьезно, — начал говорить доктор, и замахал руками при виде вскочившего в волнении хозяина, — нет-нет, тяжелых травм, внутренних разрывов или кровотечений у собаки нет. Вам повезло. Но у собаки был сильный ушиб, она на время потеряла сознание, у нее остановилось сердце. Вы очень вовремя его принесли, еще немного и могло бы быть слишком поздно. Нам удалось запустить ему сердце, собака пришла в себя, сейчас она спит. Но, понимаете, клиническая смерть – дело такое… В общем, мы не можем пока сказать, насколько сильно был поврежден мозг и как это отразится на здоровье собаки в дальнейшем. Вообще, еще даже не ясно, сможет ли она ходить или так и останется инвалидом. Понимаете, мы всего лишь провинциальная клиника, и зачастую не имеем нужных медикаментов и оборудования. То, что нам удалось запустить сердце – уже чудо, — продолжал доктор, и был невежливо прерван хозяином пса.
— Довольно. Я все понял. Мне не нужна больная собака. У меня нет таких средств, чтобы выхаживать и содержать собаку-инвалида. Можете делать с ней, что хотите. А я ухожу…
— Ну, не надо так. Не горячитесь, пожалуйста, может еще не все так страшно, — попыталась мягко успокоить его Наташа, — и потом, что скажет ваша жена? Это ведь ее собака, как я поняла?
— Нелька поймет. Ей тоже собака-инвалид в доме ни к чему. Есть куда и время, и деньги девать. А захочет — я ей другую собаку куплю, еще лучше, — и стряхнув с себя Наташину руку, резко развернулся и пошел по коридору. Хлопнула входная дверь, хозяин собаки ушел.
— Ну как же так, даже не выслушал толком, не попытался помочь, — всплеснула руками Наташа, — живое ведь существо, не игрушка. Его кстати Малыш зовут, — и обернулась к доктору, — ну неужели ничего сделать нельзя? Такой милый песик. Что это, кстати, за порода такая, смешная. На вид – помесь лисы с таксой. Такой милашка, как колобок плюшевый.
— Это вельш-корги, и судя по некоторым признакам – это вельш-корги-пемброк, — улыбнулся Наташе врач, — я так понимаю, вы не собачница?
— Нет, я скорее кошатница. Дома есть дворовый пес, на цепи в будке, дом охраняет. Но с такими породистыми я раньше дела не имела, — ответно улыбнулась Наташа.
— О корги, это замечательные собаки, — оживился врач, и сразу стало понятно, что он хороший, искренне любящий зверей и свою работу человек, — это очень милые, добрые и умные животные. Они очень преданные и трепетно любят свою семью, легко уживаются с кошками. Очень веселая и подвижная собака, такой электровеник на ножках, очень дружелюбные и добродушные. Есть вельш-корги-кардиган и вельш-корги-пемброк. Кардиганы более спокойные, рассудительные, осторожные, у них закругленные ушки и они чуть крупнее. А пемброки – это такие четырехлапые дети, подвижные, живые, чуткие и игривые. Они более приземистые, у них острые ушки, «лисья» мордочка и они мельче, чем кардиганы. А еще хвост, если не купирован – тоже шикарный, напоминает лисий. Между прочим, вельш-корги – это любимые собаки королевы Елизаветы. Еще они очень обаятельные, тактичные и обладают большим чувством юмора. Замечательные собаки, — закончил свою лекцию доктор, и вздохнул, — да, не повезло песику. А помочь… Знаете, нам нужно пока оставить его на эти сутки в клинике, понаблюдать. Да, еще бы МРТ неплохо сделать. Но это надо в центральную клинику, в город, везти, и это довольно дорого.
— Я оплачу, — выпалила Наташа, — сделайте, пожалуйста, это ваше МРТ. Может, ему можно как-то помочь. Жалко песика, — и она умоляюще посмотрела на доктора.
— Хорошо, давайте, мы сегодня понаблюдаем за ним, сделаем все необходимые процедуры, свозим на МРТ, а вы подходите завтра сюда же, часикам к девяти, тогда и поговорим.
И на этой обнадеживающей ноте, доктор попрощался с Наташей, и пошел к себе, заниматься несчастным песиком. А Наташа, оплатив для собаки МРТ, поплелась на рынок за семенами, хотя уже и настроение было не ахти, да и песика было жалко до слез. «Вот как так, — думала она, — это совсем сердца нужно не иметь, чтобы сказать о питомце: он мне не нужен, делайте с ним, что хотите. Ох, люди-люди, иногда вы хуже зверей, — вздыхала Наташа. И неожиданно подняла глаза к небу и взмолилась, горячо, как пожалуй, только за детей и за мужа своего молилась:
— Господи, если ты есть, услышь меня! Пусть с Малышом все будет хорошо! Пусть он выздоровеет и поправится! А я его к себе заберу, и буду ему самой лучшей хозяйкой. И никогда-никогда его не обижу и не брошу! Господи, ну помоги, что тебе стоит! Хоть и собака, а тоже ведь тварь божья. Пожалуйста, Господи!
И не зная, чем еще тут можно помочь, уповая на милость Господа и природы, Наташа пошла домой. Где ждали ее обычные, домашние дела, огород. И все вспоминала и вспоминала смешную, игривую и веселую собаку, корги по кличке Малыш…
На следующее утро Наташа проснулась ни свет, ни заря. Еще даже шести не было. Лежала в кровати, смотрела в потолок, вспоминала вчерашний день и думала, как-то там Малыш? Что врач скажет, есть ли у него шансы или все совсем безнадежно?
Наконец, устав от этих переливаний из пустого в порожнее, вскочила и закружилась по дому, стремясь переделать пораньше домашние дела, чтоб потом не спеша сходить в клинику, и если понадобиться, побыть немного с песиком.
К дверям клиники Наташа подходила с дрожью в ногах и замиранием в груди. Прошла по коридору, робко стукнула в дверь.
— А это вы? — выглянул из дверей вчерашний, уже знакомый ей доктор, — пришли? Очень хорошо. А у меня для вас радостная новость. Мы вчера сделали собаке МРТ, обследование показало, что ничего страшного и непоправимого не произошло. Все участки мозга практически в норме, непоправимых изменений нет, так что у собаки большие шансы на выздоровление. Ну, может по началу, голова будет кружиться и координация нарушена. Но при соответствующем лечении и хорошем уходе, Малыш должен полностью поправиться.
— Ой, как здорово! – захлопала в ладоши Наташа, — это просто замечательно! А можно я его к себе заберу? Хозяин от него отказался, да и в любом случае, где того хозяина искать – я не знаю. А я очень хочу помочь Малышу. И потом, вы так красочно его вчера расписали, я прямо заочно влюбилась. Можно? – просительно заглядывала в глаза доктору Наташа.
— Ну, можно, наверное, только не сразу. Мы его еще с недельку в клинике подержим, понаблюдаем за ним, пролечим. А потом можно уже будет и забрать. Только вот вы ему не хозяйка, и захочет ли пес вас принять и с вами пойти – еще вопрос. А давайте проверим? – оживился доктор, подхватил Наташу под локоть, и потащил куда-то вглубь кабинета. Там, за дверью, было что-то вроде стационара для таких вот, выздоравливающих больных.
— Если найдете с собакой общий язык и он вас примет, так и быть, отдам вам собаку, будете новой хозяйкой для Малыша. Ну а если не захочет собака вас принять, не обессудьте, животное я вам не отдам. Дадим объявление, поспрашиваем по знакомым, в общем, будем пристраивать песика в хорошие руки.
И с этими словами доктор подвел ее к одному из столов, где на свернутом одеяле сейчас лежал Малыш. Глаза собаки были закрыты, бока мерно вздымались, она дремала. «А нос розовый – отметила про себя Наташа, — не как тогда, с синевой, это, наверное, уже хорошо».
Подойдя к столу, она тихонько протянула руку, чтобы песик познакомился с ее запахом, а потом робко погладила его по мягкой шерстке. Шерсть у песика была мягкая, густая, шелковистая, он и впрямь был весь, как плюшевая игрушка. Упитанное пузико, короткие лапки с розовыми подушечками, умильная рыже-белая мордочка с торчащими вверх ушками напоминала лисью.
— Какой ты милашка, — улыбнулась Наташа, — весь такой пушистый, мягкий. Давай с тобой дружить, Малыш? Я буду тебе хорошей хозяйкой и никогда тебя не брошу и не обижу, обещаю.
При звуке ее голоса песик открыл глаза, внимательно посмотрел на Наташу и ткнулся носом ей в ладонь, как будто спрашивая, а ты что-нибудь вкусное мне принесла? Наташа сразу же поняла этот жест, и ей стало неудобно. Она и вправду не подумала, что-нибудь захватить для Малыша. Не знала, можно ему уже что-то и что конкретно можно, а что нет?
— Прости, Малыш. Ничего у меня для тебя нет. Я же не знала, что тебе можно, а что нельзя. Я завтра приду и что-нибудь обязательно тебе принесу, — и Наташа начала рассказывать собаке, как она его к себе заберет, и что у нее большой дом, а еще огород, где можно бегать, сколько захочется, и как они замечательно с ним поладят, и как здорово заживут вдвоем.
Малыш смотрел на нее умным, понимающим, прямо-таки человечьим взглядом и внимательно слушал. А когда Наташа уже собиралась уходить и попыталась на прощанье погладить песика, он неожиданно зубами слегка сжал ей руку, а потом лизнул в ладонь.
— Ну, слава Богу. Он вас принял, — сказал доктор Наташе, провожая ее к выходу, — вы ему понравились. Он вам сказал на своем, собачьем: приходи еще, я буду тебя ждать.
— Замечательно, — обрадовалась Наташа, — он мне тоже очень понравился. Я завтра обязательно приду. И что-нибудь вкусное ему принесу.
И начала Наташа ходить каждый день в клинику, как на работу. Наконец, по истечении недели, доктор сказал ей, что выздоровление Малыша идет полным ходом и можно забирать его домой. Наташа, обрадовавшись, сбегала домой, сумки-переноски у нее не было, зато была большая корзина, в которую Наташа постелила мягкое толстое полотенце. Так и донесла Малыша до дома. Доктор сказал, что песик еще практически щенок, ему не больше четырех-пяти месяцев, поэтому проблем с привыканием и воспитанием быть не должно.
Так и зажили они вместе, вдвоем, в осиротевшем без хозяина доме, Наташа и Малыш. Малыш вскоре поправился, окреп и стал весело носиться по двору, строя всю остальную Наташину живность.
Ральфу, дворовому псу, настучал по носу и загнал его в будку, чтоб без дела не лаял. Ральф с тех пор и вякнуть в присутствии Малыша боялся. «Правильно, нечего попусту на прохожих гавкать. Голос подавать будешь, когда незнакомый во двор зайдет, а не потому что тебе скучно и заняться больше нечем» — одобрительно думала Наташа.
Кошке Кусе чуть не оборвал хвост, когда она спрыгнула с подоконника прямо на обеденный стол, чуть не перевернув тарелку с блинами. Как схватил за загривок, как начал ее трепать, что Тузик грелку. Куся после такого внушения зареклась через окно в дом лазить и на стол прыгать. И вообще предпочитала показываться Малышу на глаза, как можно реже. А то вдруг еще за что-нибудь воспитывать начнет.
А младшую кошку, Тусю, чуть вообще со двора не прогнал, когда та, обнаглев, стала кидаться Наташе в ноги, выпрашивая еду, хотя в мисках был и корм, и вода, и кусок рыбы рядом. Так погнал по ее двору, что бедная Туся вихрем взлетела на крышу сарая и дня три домой носа не казала. А Малыш стоял под сараем и недовольно гавкал, словно говорил: нечего еду клянчить и хозяйку объедать, мышей лучше лови, вон их сколько в сарае развелось.
— Всех построил, всех уму-разуму научил, — смеялась Наташа, рассказывая дочке по телефону о повадках своего питомца, — Свет, ты представляешь, он меня с огорода прогоняет, когда сильно жарко становится. Вот как он понимает, что я уже устала и мне вот-вот станет плохо? Что я уже из последних сил продолжаю возиться, хотя по-хорошему, пора бы уже уйти в дом, в прохладу, и отдохнуть немного. Сядет перед теплицей, гавкает, а чуть я из теплицы покажусь – хватает за подол и тянет во двор. Дескать, хватит тебе, хозяйка, отдохнуть пора. Вот умный!
— Ой, а купаться как любит, Свет, ты не представляешь, — продолжала рассказывать Наташа, — не собака, а утка какая-то, из ванны не выгонишь. В первый раз случайно в воду залез. У меня ванночка желтая есть, ну ты знаешь. Так вот, я воду теплую включила, чтоб она наливалась, банки на консервацию хотела помыть и на кухню ушла. Ну а Малыш, наверное, пить сильно хотел. Лето, жарко же, а у него шерсть густющая. Ну и залез в эту ванночку, чтобы до воды дотянуться. И так ему понравилось. Теперь специально для него ванночку наливаю, и он там плюхается. Нравится ему, страсть как. Все пытается ко мне в ванну пробраться, когда я купаюсь, и со мной в воду залезть, да я не пускаю. Прямо какой-то водоплавающий пес мне достался, — смеялась Наташа.
А Света слушала, как взахлеб рассказывает про своего Малыша и улыбается мать, и радовалась. Что у нее такой питомец домашний появился, и добрый, и умный, отвлекает ее от всяких горьких мыслей, и о хозяйке по-своему заботится. Как может, как умеет, но ведь заботится же.
И лишь одно не могла объяснить Малышу Наташа, что спать надо на собачьей подстилке, а не вместе с нею на кровати, умостив хитрую рыжую морду на подушку мужа. Началось это спустя неделю после появления Малыша в доме. Наташа проверила его вечером, потрогала нос, пожелала песику спокойной ночи и пошла в душ. А вернувшись, была очень удивлена, обнаружив в кровати нового соседа. Наташа переложила его обратно на подстилку, строго-настрого приказав спать здесь. И ночью опять обнаружила пушистую морду у себя под боком.
Малыш лежал на подушке мужа, забравшись под одеяло, и поглядывал на Наташу, умильно щурясь на нее хитрыми карими глазками, как бы говоря: хозяйка, ну ты же прогонишь такого милого маленького меня, и вообще, хватит уже ругаться, я в доме хозяин — это мое место, а ты свет поскорее выключай — глаза слепит, и давай, наконец спать.
Так и повелось. Наташа спать – и Малыш рядом укладывается. Наташа с огорода придет, отдохнуть приляжет, наглая рыжая морда уже рядом устраивается и под руку к ней лезет: гладь давай, чего без дела лежишь?
Дни щли за днями, и Наташа стала замечать, что с появлением в доме пушистого питомца, даже смерть мужа ей стала казаться не таким уж непоправимым горем. Да, ушел от нее ее Степушка оставив в этом мире совсем одну. Да, тяжело ей порою бывает, словами не передать. А потом прибежит эта пушистая хитрая морда, посмотрит умильно, в лицо носом потычется, пасть смешно раскроет, язык вывалит, словно улыбается и говорит: ну, хозяйка, опять сырость развела. Хорош реветь, пошли поиграем или делом каким займемся. А то сидит тут, слезы льет, а там огород не полот, огурцы с помидорами не политы, кошки не пуганы и вообше, забот – полон рот. И отпускает у Наташи внутри, легче становится. Невозможно же на эту прелесть смотреть и тоже не улыбнуться. И Наташа вставала, вытирала слезы, и шла заниматься делами, а Малыш бежал за ней следом.
А еще Наташа понимала, что свои появлением Малыш ее буквально спас. Так невыносимо ей было после смерти Степушки остаться одной, в этом доме, что иногда она подумывала уйти следом. Дети уже большие, устроенные, переживут как-нибудь. И лишь Наташина вера в Господа, да боязнь за своих девочек, каково-то им будет еще и мать потерять вслед за отцом, не давало ей совершить последний шаг. Ну, а с появлением в доме Малыша Наташа просто ожила, а то все как замороженная ходила, снова улыбаться начала и жизни радоваться, как бы горько и трудно ей порою не было. И Малыш отвечал хозяйке самой преданной любовью.
Ходил он за Наташей буквально по пятам, куда хозяйка – туда и он. И все-то ему было интересно, везде-то свой нос сунуть надо было. Наташа даже замечать стала, что если не знает, что делать или по хозяйству с чем не справляется, надо у Малыша спросить. Каким-то образом он ее понимал и подсказывал. По своему, по-собачьи, но подсказывал. Наташа его и на рынок с собой брала, и даже в магазин, правда на поводке. На рынке он тащил Наташу туда, где продавались самые лучшие овощи и самое свежее мясо. И послушно сторожил у магазина Наташину сумку на колесиках, ожидая, пока хозяйка по супермаркету нагуляется. Наташа его и в супермаркет бы с собой взяла, но с собаками в магазин было нельзя, приходилось Малышу дожидаться на улице.
Он предупреждающе рычал на пьяных, когда они проходили мимо, а раз чуть не отгрыз руку воришке, попытавшемуся увести у Наташи на рынке кошелек. И пусть в кошельке денег было – кот наплакал, она все больше карточками пользовалась, но все равно Наташа песика хвалила: «Защитник мой! Молодец! Молодец! Умница!».
А как-то уже зимой, гуляя с Наташей по улице, Малыш так рванулся с поводка, что Наташа, чуть не упала, и пролетела за ним по инерции мера три. А на то место, где она до этого проходила, обрушилась большая, тяжелая шапка слежавшегося снега. Так что Малыш ее просто спас. Убить бы, может, той снеговой шапкой и не убило, но сотрясение мозга или еще что похуже Наташа бы точно получила. «Спаситель мой! Защитник! – обнимала песика Наташа и целовала в умную морду, — ты ж моя умница! Ангел-хранитель мой! Чтобы я без тебя делала?!!»
А Малыш, глядел на хозяйку умильными карими глазами и думал про себя совсем не по-собачьи: «Ничего, Наташка! Не бойся, родная, я с тобой! Горе мы пережили, даст Бог, и мелкие неприятности тоже переживем! Корги живут долго, и я еще долго буду рядом с тобой…»
Автор: Pensionerka в запасе
