Двадцатого августа, поутру, когда вороны кричали на деревьях у дома № 13 по улице Энгельса в захолустном городе Горохове, к Петровне пришла страшная погибель.
Подкралась она незаметно, как одноглазый кот Васька из слесарки к зазевавшемуся голубю у ворот и началась с незаметных и безобидных мелочей, впоследствии наросших, как снежный ком, и сложившихся в эту ужасную погибель. Для начала Петровна проспала.
Выходила она обычно из дома в восемь утра, хотя торопиться ей было уже некуда: она была на пенсии, дети её выросли и жили в райцентре, муж пять лет как умер, а дача – три года как продана. Но по старым своим привычкам старушка вставала каждый день ровно в семь утра, чистила зубы, причёсывалась расчёской, похожей на её волосы частыми с проредями и пробелами в щетине, и завтракала. Свет падал через балкон и окрашивал его дерево в розово-оранжевый каждое утро и каждый закат, всю жизнь Петровны, что она прожила в этом городе. На окне висели кружевные занавески, с улицы – лёгкие и прозрачные, а ближе, по прикосновении руки, грубые, как рыболовная сеть или мешковина, такие же как у всех бабок в городе.
Был у Петровны и старый буфет с хрусталём, гжелью и хохломой, купленные в лучшие годы и по праздникам бережно протираемыми тряпочкой для очков, и хрустальная люстра с подвесками (поэтому старушка ходила посередине комнаты пригнувшись – чтобы её не разбить), и подсобка, набитая хламом – сломанными стульями, вещами покойного мужа и книгами – от жизнеописания Мичурина с нарисованными на цветных вкладках яблоками и персиками, при виде которых у внучки портился аппетит и приходилось вместо борща бежать на рынок за фруктами и ягодами, до каких-то книг по пчеловодству и садоводству и старых журналов, в которые старушка заворачивала ёлочные игрушки.
В чистой комнате со старыми обоями в цветочек, деревянными окнами и придававшими советский, спартанский, гигиенический и светлый уют белёными деревянными рамами для картин и железной кроватью, прозвучал в этот день первый звоночек Петровниных бед: вместо семи часов она разлепила веки в девять.
Петровна, никуда не торопясь и ёжась от утреннего холодка, застелила постель – быстро и аккуратно, как советский солдат, набрала из желтоватого от времени бака в ванной воду, почистила зубы, умылась и полила свои герани и денежное дерево, как всегда, зевнув, двинулась на кухню и порезала хлеб, в сотый раз пошатнувшись на хромом стуле, когда лезла в хлебницу. В тысячный или тысячу первый раз она налила в стакан остатки холодного кефира и полила творог заслуженным вареньем десятилетней выдержки из погребов подруги Анны… Итак, всё шло, как обычно, пока она не посмотрела на часы.
«Заспалась!» – в ужасе подумала Петровна, – «Наверное, старею… Позор!!! Что скажет Манька из десятой?!»
В расстроенных чувствах несчастная старушка взяла расчёску. Наспех расчесавшись ею и приколов смявшийся шиньон, она поставила случайно занесённый на кухню ковш на тумбочку в прихожей и стала поспешно одеваться. Натянув серый костюм, и, по случаю, прохлады, синюю телогрейку в узор, представлявший собой нечто среднее между ромбиком и цветочком и почти идентичный мозаичным советским узорам на балконах города Горохова, она, не смотрясь в зеркало, надела шляпу и выбежала на лестничную площадку.
На улице, на крашеной в синий цвет лавочке, у клумб из очень подержанных автомобильных шин, уже сидели Петровнины подруги: Зина и Анна, и Мария, с которой Петровна была «в контрах».
– Привет, девочки, – бросила на бегу Петровна.
Мария что-то прошептала про «старую дуру», Анна хотела что-то сказать, видимо слова утешения, но услышав, что подруге некогда, смутилась и вернулась на лавочку. Петровна же пошла на базар.
…На базаре все продавцы были необыкновенно вежливы. Продавец мыла без разговоров уступил два рубля, когда у старушки не оказалось мелочи, и, покинув его мочальное царство, где пахло стиральным порошком, бабка повеселела. Продавщица конфет, Ольга, толстая и постоянно отвлекавшаяся на разговоры по телефону, кроссворды и курение, улыбнулась Петровне и насыпала (о чудо!) целого, не побитого печенья. Так же улыбаясь не верящей своим глазам Петровне, она в придачу дала ей бесплатно пакет крошек от печенья и два ломаных пряника и уступила за полцены карамель «Лимонные дольки».
Петровна же, несказанно удивившись своей удаче с мылом и конфетами, приободрилась и пошла в рыбный ряд за тюлькой. Тут удача изменила ей: продавец, как всегда, обвесил её и шепнул в спину что-то про «маразматичек». Далеко не глухая Петровна, смерив его гневным взглядом, гордо удалилась.
Пройдя «утиный ряд», где колхозники продавали всякую живность, с омерзением поглядев там на нутрий, пищавших в клетке («И такую гадость ещё едят!») и каланчу неизвестного происхождения, торчавшую посреди рынка, как прыщ на голом месте, бабка вспомнила, что надо бы зайти в поликлинику. На счастье, карточка у Петровны была с собой – она забыла её вынуть из сумки после прежнего осмотра. Также в сумке обнаружились засморканный носовой платок, огрызок булки с маком и потерянные Петровной месяц назад невесть где очки, которые старушка уже оплакала.
Надев пропажу, она двинулась на штурм ворот поликлиники. Очередь расступалась под её натиском, как от ледокола, и необычно громко ворчала, чего ранее не наблюдалось. В который раз за этот день услышав «маразматичку», бабка горько плюнула в сторону этих не уважающих старость людей и скрылась в очереди к терапевту. Ей было нужно направление в санаторий, но уже два месяца его не давали.
Очередь, когда бабка заявила, что «давно здесь стояла» и протиснулась на переднее место, на удивление, не выказала особого сопротивления – только дед что-то тихо вякнул да пара таких же бабок повозмущались.
«А дело движется неплохо», – подумала Петровна, встав второй, за неугомонным дедом.
Дверь открыла пышная медсестра с большими, как будто удивлёнными глазами. Врач–терапевт, в десятый раз услышав всю ту же старую песню про санаторий, не сопротивлялся, и без особого обследования, вздохнув, выписал бабке направление и что-то намекнул про валерьянку, отдых и невропатолога.
«Ага, сейчас», – подумала Петровна – «Невропатолог. Им бы только деньги с людей лупить. Продавила всё-таки направление, выписал. Так с ними и надо – натиском».
Было 12 часов дня. Удовлетворённая старушка, устав от трудов праведных, решила примоститься на лавочке в сквере. Грызя ломаный пряник и наблюдая за цветами и птицами, Петровна окончательно успокоилась и отрешилась от всех треволнений. Лавочка в тени чудом оказалась свободна – и когда народ стал прибывать, никто не подсел к старушке.
«Пойти, что ли, домой», – пришло в голову нашей героине, – «Хотя нет, что там дома – жара, а во дворе – эта дура Машка. Посижу ещё в холодке, ноги болят».
Докушав второй пряник, отряхнув со стоящей колом серой юбки крошки и с сожалением свернув пакет, на котором сидела, чтобы не запачкать одежду, бабка двинулась в ЖЭК писать жалобу на водопроводчиков – воды не было уже три дня. Решив, что раз всё сегодня удаётся, то и откладывать нечего, Петровна быстро двинулась к госучреждению. После танкового напора юбилейную тринадцатую жалобу положили под сукно, но испуганные глаза секретарш и мелких чиновников обрадовали бабку.
«Боятся», – решила она. – «Ещё немного, и дожму».
На часах Петровны было 15: 30. Она пошла к газетному киоску, где изредка продавали дешёвые семена. Очередь за ними собиралась большая, и вечно их кому-то не хватало. На сей раз семена опять завезли, и хвост очереди из бабок и дедов – садоводов виднелся аж от казино – стояло человек двадцать. Вспомнив о том, как трижды до этого её обделили, Петровна пошла в наступление.
– Я тут занимала!!! – ещё от казино донёсся её грозный вопль.
Деды, обычно так просто не отдававшие добычу, поняли, что дело пахнет керосином, и распрощавшись с мечтами о семенах сортовых георгинов, расступились. Петровну же быстро затянуло в образовавшуюся брешь.
«Аккурат в середине очереди», – сообразила она, – «Может не хватит – Нина Ивановна такая бессовестная, в прошлый раз перед моим носом всё расхватала. И куда ей столько – спекулирует, что ли?! Нет, дорогуша, погоди! Мы ещё тебя обскачем».
– Здравствуйте, Нина Ивановна! – громко произнесла Петровна, – Как ваше здоровье? Спину не ломит? На даче, наверное, много работы – то сажать, то сеять. А ещё собирать, ухаживать! Наверное, не разгибаетесь?
Нина Ивановна обернулась и расплылась в улыбке:
– Здравствуйте, Наталья Петровна! – в небывалом радостном исступлении воскликнула она – Какой чудесный день! Ой, извините, я совсем забыла, мне на 4 часа надо идти за справкой в Пенсионный фонд! Давайте, я вам место уступлю! Жалко, очередь пропадает!
«Что-то здесь неладно», – подумала Петровна, глядя на уносящуюся в неизвестном направлении со скоростью намыленной ракеты Нину Ивановну, но в очередь встала.
Кое-кто из переднестоящих пенсионеров также вспомнил о неотложных делах и поспешно удалился, и вскоре Петровна уже радостно перебирала в руках семена трёх видов «чернобрывцев» и двух видов «синеньких» (правда, на пачках было написано «Баклажаны» и «Бархатцы», но это её не смущало), пяти видов сортовых георгинов, восьми – петуний и двух – настурций, а также несколько пакетиков купленных впрок семян петрушки, огурцов и помидоров.
«Чудесно, всё сегодня удаётся, не сглазить бы! Да что за день такой?» – растроганно всхлипнула бабка и помчалась домой разглядывать свои сокровища, по пути зайдя в магазин за хлебом и кефиром. Все прохожие улыбались ей.
«Так, врач, потом письмо в ЖЭК – надо бы завтра продавить этих паразитов, созрели, печенье и мыло – неплохо сэкономила, семена… День прошёл не зря».
И, вспомнив молодость, понеслась радостным вихрем! По двору, мимо изумлённых подруг, чуть не сбив дворника, по ступенькам! Да что за день такой! Всё удаётся! Все при встрече улыбаются! А, может… может…случилось невозможное! Может… я снова молода – и, заглянув в зеркало, увижу там не измотанную жизнью старуху, а девушку, на которую кто-то шутки ради накинул эти тяжёлые и жаркие старушечьи тряпки!
… Сердце Петровны забилось и в груди похолодело. Проглотив ком в горле, она дрожащими руками сунула ключ в замок и на шестой раз, царапая замок, открыла дверь. Было темно, и она как никогда боялась включить свет – вдруг все бесплодные, невозможные надежды рассыплются. Усмехаясь и веря в то,какую глупость она придумала (неужели можно стать снова молодой, вернув всё это – и слёзы, и вздохи, и кипящую от радости ли, от гнева ли,кровь), она включила свет, взглянула, дрожа, в зеркало… и обомлела.
… Нет, она всерьёз не верила в возвращённую молодость, просто играла, обманывая себя, верила в чудо… но ТАКОГО никто, даже сама женщина, не ожидала. Стало понятно всё – и неожиданная везучесть, и улыбки прохожих, и внезапный побег Нины Ивановны…
Из зеркала на Петровну смотрела всё та же старуха – в тяжёлом сером костюме, в чёрных истёршихся лаковых туфлях на среднем каблуке, приличествующих возрасту и подагре, с позолоченной брошкой на груди, приколотой наспех и вкось, с висящей на руке свёрнутой телогрейкой…но вместо аккуратной чёрной шляпки с тюлевым цветком, вместо этой модной вещицы, вызывавшей непреходящие зависть подруг и злобное шипение «врагинь», на голове у старушки красовался железный ковшик, которым она поутру зачерпывала воду из бака…
Так навеки погибла репутация Натальи Петровны из славного города Горохова.
Автор: Екатерина Кривонос.
